Нередко за плечами матерей стоят память о тяжёлых родах, депрессия, ненависть к изменившемуся телу и даже полнейшее равнодушие к ребёнку. Мы записали истории женщин, которые столкнулись с большим количеством трудностей и чей опыт материнства оказался далёк от радужного.
Героини текста рассказывают о травмирующем опыте, в том числе о суицидальных мыслях. Если вам тяжело это читать, ознакомьтесь с другими нашими материалами — например, про способы справиться с тревогой или про сильнейших шахматисток мира.
Я родила в тридцать, сейчас дочке пять с половиной лет. Это была первая и запланированная беременность. Я очень её ждала! Хотя до этого никогда не хотела детей. У меня несколько племянников, и с девяти лет я вручную стирала пелёнки, потому что у нас не было машинки, гуляла с детьми, укачивала их и купала. Я очень хорошо знала, что материнство — это не так мило, как это пытается представить общество. Я терпела шум в доме и думала: «Да чтобы я когда-нибудь... Ну уж нет!».
Но когда встретила мужа, то вдруг ощутила, что вот от этого человека я хочу родить ребёнка. Возникло практически звериное чутьё. Он тоже хотел, материальное положение позволяло, и я решилась. Я сразу забеременела, всё было хорошо, и мне было приятно ощущать, что внутри меня ребёнок.
А вот роды были тяжёлыми. Я планировала совместные, но не сумела это правильно организовать, а муж и пальцем не пошевелил, чтобы помочь. В итоге план сорвался, и мне пришлось рожать одной. Я попала в роддом с хорошей статистикой естественных родов.
Мне пришлось пройти через все виды медицинской агрессии, я чувствовала себя куском мяса на конвейере без права голоса. Больше всего это было похоже на долгое изнасилование.
Мне нужно было делать экстренное кесарево, но его не сделали и заставили подписать отказ, потому что это испортило бы им статистику. Врач попытался раскрыть матку искусственно. Потом на меня начали орать, что я «плохо рожаю» и не стараюсь. Сейчас понимаю, что муж на родах нужен не для того, чтобы встречать ребёнка, а для того, чтобы в роддоме тебя было кому защитить.
После родов я очень хотела увидеть дочку, — ту, ради кого я всё это вытерпела. Но мне её не дали: просто поднесли, секунду подержали рядом, я ничего не успела даже рассмотреть, и сразу унесли — я не поняла куда и зачем. Пока меня шили, я лежала и рыдала в голос. Внутри клокотали обида и невероятная боль. Я до сих пор не простила врачам того, что не дали мне прикоснуться к моему ребёнку. Это была какая-то бессмысленная, тупая жестокость. Потом я лежала в коридоре на каталке, у меня тряслись руки, кто-то принёс чай и печенье. Я думала: всё закончилось, я сделала это, я очень смелая.
Вечером, почти ночью, мне сказали, что можно сходить посмотреть на дочь — она была в реанимации. Я была после эпизиотомии (хирургическое рассечение, которое помогает увеличить диаметр входа во влагалище, чтобы облегчить роды. — Прим. ред.), меня всю трясло на отходняке от наркоза, поминутно темнело перед глазами, и вдоль стеночки я еле-еле доползла через бесконечный коридор до палаты, где был мой ребёнок. Дочь лежала в боксе, во рту у неё были какие-то медицинские трубки, она спала. Я подумала: «Ну, что ж, не знаю, кто ты, но теперь мы будем жить вместе».
Позднее выяснилось, что у ребёнка была асфиксия, и ещё во время родов она нахлебалась мекониальных вод (говоря простым языком, хлебнула говна), поэтому ей вроде как чистили желудок. На следующий день сказали, что с ней всё хорошо, но по правилам, детей, которые попали в реанимацию, не могут сразу отдать родителям, а сначала везут в больницу на обследование.
Когда я всё-таки получила дочь и привезла домой, из всех чувств у меня осталось только недоумение — что, чёрт возьми, происходит, откуда тут этот ребёнок, где его мать, это что, я? Я не чувствовала в себе ни малейшей любви или нежности.
Честно сказать, та неделя была одной из самых страшных в моей жизни. Я думала, что у меня просто нет опции «Полюбить ребёнка» и я обречена нести ответственность за чуждое мне существо. И некому было сказать о своих чувствах. Да и что бы я сказала? «Я не люблю своего ребёнка, это нормально?».
До родов и через несколько дней после я общалась с доулой (помощницей в родах. — Прим. ред.). Она посоветовала мне как можно чаще лежать, соприкасаясь с ребёнком голой кожей, и как можно больше трогать ребёнка, чтобы пробудить материнские чувства. Это сработало, и в какой-то момент я наконец-то ощутила, что это существо вызывает у меня не раздражение и испуг, а что-то вроде нежности. А ведь есть женщины, у которых это так и не запустилось. Не у всех есть врождённый инстинкт, и у некоторых он не запускается никогда.
Разбираясь во всём этом, я узнала про такую штуку, как импринтинг. Любое животное, родив детёныша, должно немедленно получить к нему доступ, чтобы запустились механизмы выработки гормонов привязанности и любви. Если у самки животного отнять детёнышей, а через несколько дней отдать, она может и отказаться от них. Всё просто: если роды произошли, а детёныша нет, тело самки думает, что он умер, и сворачивает все программы его жизнеобеспечения, в том числе лактацию и выработку гормонов, отвечающих за привязанность. Кажется, что-то похожее было и у меня.
Я оказалась не готовой к тому, что происходит с телом сразу после родов. В Сети столько советов насчёт того, что делать с ребёнком, когда он родится, и так мало информации насчёт того, что будет происходить с самой молодой мамой! Есть перемены, которые меня печалят. Например, я не думала, что в первые месяцы у меня облезет кожа и будут сыпаться волосы. Помню, мою голову, встаю из ванны, а вся поверхность воды покрыта выпавшими волосами. Как оказалось, это обычная штука у родивших, гормональная перестройка.
У меня всегда было всё плохо с зубами, и рождение ребёнка в этом плане стало катастрофой. Зубы страшно разрушались в первый год после родов. И ещё. Об этом не говорят вслух, поэтому я не знала, что так может случиться. Видимо, какие-то мышцы необратимо потеряли тонус. Теперь, если я хочу в туалет и неожиданно сильно чихаю, я могу чуточку описаться. Это буквально капля или две, но всё равно очень удручает.
После родов меня свалило в послеродовую депрессию. Это страшно вспоминать: вот ребёнок, я её люблю, но при этом так страшно устала и не вижу выхода из постоянной усталости и задолбанности, что сажусь на пол и начинаю просто орать и бить пол кулаками с криками о том, что я больше не могу... Я хотела исчезнуть, перестать существовать. Помню, ловила себя на желании, чтобы меня сбила машина — тогда можно было бы умереть или полежать в больнице и отдохнуть.
Или вот ещё, помню, что поехали на «отдых» — что для меня означало, что я безвылазно буду сидеть с ребёнком и точно не отдохну. Я сидела в комнате и смотрела на люстру. Мне всегда нравились красивые вещи и я любовалась ими. Я обычно думаю о том, как сделан тот или иной предмет, а тут сидела и размышляла, есть ли там в потолке крючок и выдержит ли он мой вес.
В какой-то момент я была не в состоянии контролировать свою ярость по поводу происходящего. Я не могла себе представить, что можно одновременно любить ребёнка и так ненавидеть себя, свою жизнь, несвободу, отсутствие вокруг чего-либо кроме материнства. Как будто попала в капкан и была готова отгрызть себе лапу.
Когда я уже совсем не могла, то убегала в другую комнату, орала, выла и хлестала полотенцем по кровати с криками «Не могу больше, господи, я больше не могу». Думаю, что, вероятно, навредила своему ребёнку всем этим. Она пугалась, когда меня срывало, плакала, но если бы я не орала тогда в пространство, то было бы гораздо хуже.
Когда ребёнку было три с половиной, я всё-таки дошла до психиатра. К тому времени у меня ежедневно случались срывы, я почти непрерывно плакала и ощущала себя совершенно беспомощной, невыносимо уставшей и выжатой. Мне выписали таблетки. Вот с того момента мне стало легче. Меня спасли антидепрессанты, робот-пылесос и садик, когда дочь подросла. Сейчас она стала старше, и с ней уже о многом можно договориться.
Материнство очень похоже на домашний арест: ты вроде не в тюрьме, но на тебе невидимый электронный браслет, и твоя свобода заканчивается там, где начинаются потребности ребёнка. Каждый раз, когда ощущались моменты несвободы, меня это бесило. И я испытывала постоянную, огромную, невыносимую усталость. Были мысли: «Я ужасная мать, я не рада 24/7 своему ребёнку». Это очень тяжело. Я хотела быть наполненной, спокойной, терпеливой, а была дёрганой, невыспавшейся, раздражённой, усталой и всё время плакала. Сейчас я благодарна себе за то, что вообще выжила.
Её папа помогает, но это не равное распределение ролей. Как заплести красивые косы, когда идти на прививку, куда подевалась резиночка с клубничкой, что делать, если ребёнка вырвало, — этого он не знает и знать не стремится. А жаль.
Сейчас, спустя время и принятие, я чувствую к дочке бесконечную нежность, когда она спокойна. Раздражение, когда ноет. Уважение. Изумление. Интерес.
Мне нравится общаться с ней. Но в больших количествах мне трудно её выносить, я быстро устаю. Тем не менее сейчас я чаще чувствую себя счастливой в материнстве. Особенно когда вижу, что всё не зря. Например, мы валяемся с дочерью, я читаю ей книгу. Она спрашивает о чём-то, я рассказываю. Или мы придумываем дурацкие шутки и смеёмся. Но это всё в те моменты, когда я в ресурсе. Когда я выжата как лимон, я не чувствую себя счастливой ни в чём.
Я родила в двадцать лет, ребёнку сейчас, кажется, девять. Или десять, я никак не могу запомнить.
Это была первая беременность. У меня были сомнения насчёт того, надо ли рожать. Я не была уверена, что хочу оставаться с моим мужчиной, у нас не было нормального жилья, работы, даже просто нормальных человеческих отношений. Когда узнала, что беременна, я сильно испугалась. Оказалось, что мужчина не использовал презерватив, а я ни на тот момент, ни сейчас не могла определить по одним лишь ощущениям, есть ли он. Я сразу же попыталась записаться к гинекологу, но родственники мужа очень хотели этого ребёнка и настаивали на его рождении. Когда со всех сторон сыпятся фразы вроде «Он же живой», поневоле начинаешь чувствовать себя чудовищной мразью за то, что думаешь об убийстве несчастного зародыша.
Врачи тоже надавили. Мне показали УЗИ, рассказали, где у эмбриона ручки и ножки. Милая врач улыбалась: как радостно, что появится новый человек! И я поверила её словам.
Беременность протекала весьма хорошо, за исключением нарастающей депрессии. Физически всё было неплохо, морально — ужасно. Постоянно нарастало чувство, что этот ребёнок мне не нужен.
Когда пришло время рожать, я настояла на кесаревом сечении — получилось добыть медотвод от естественных родов по причине хронического заболевания, потому что рожать самой я боялась просто панически. Уже в роддоме мне посоветовали делать эпидуральную анестезию (своего рода наркоз местного применения. — Прим. ред.), потому что так якобы безопаснее для ребёнка. Я очень паниковала — не кричала и не тряслась, но мне было страшно осознавать, что в позвоночник втыкают иглу, меня ждёт операция и скоро на свет появится ребёнок.
Когда я увидела младенца впервые, то испытывала только чувство усталости, страха и брезгливости. Он показался мне довольно жутким — маленькое непонятное существо с искажёнными движениями. Оно вызывало зловещее чувство, как анимированный манекен. Но были и симпатичные черты — глаза, например, красивые.
Это существо было жалко из-за того, что оно такое беспомощное и бессильное. Но это была именно жалость, а не умиление. Получается, что только из жалости его надо было обихаживать, развлекать и кормить (собой!).
После родов моё тело было безнадёжно испорчено и больше никогда не сможет восстановиться окончательно. Я чувствую к нему ненависть. Омерзение. Не могу сказать, что до родов прямо очень любила себя, но в целом моя внешность меня устраивала. Мне нравилось ощущение лёгкости, я не стеснялась носить короткую и открытую одежду.
Теперь на животе уродливый шрам от кесарева. Сам живот стал огромным, и я до сих пор похожа на беременную. Почти всё тело покрылось растяжками. Грудь, бёдра, живот, бока. Стали отекать ноги — не только из-за увеличившегося веса, а ещё и из-за проблем с сосудами. Испортилось зрение — один глаз на две диоптрии, другой на две с половиной.
Ритм жизни изменился просто отвратительно. Пришлось из совы пытаться стать жаворонком. Мне нравится околобогемный образ жизни — я спокойно и с удовольствием работаю по ночам, сплю всё утро, общаюсь и гуляю во второй половине дня, люблю заниматься тем, чем занимаюсь, подолгу, и при этом принимать спонтанные решения о том, что именно это будет. С детьми так жить не получится: нужно каждый день делать одно и то же, дёргаться, прерываться через каждые пять —семь минут. Я знаю, что многие находят в таком режиме интерес, радуются проделкам детей. У меня не получалось.
С новорождёнными не спокойнее, но чуть однообразнее — они просто вопят. Раньше я не подозревала, что ребёнок может кричать из-за того, что хочет спать. Казалось бы, если лежишь в кроватке и хочешь спать — бери и спи! Но у детей это почему-то так не работает.
Ещё меня ужасно раздражало, что я не могу есть то, что мне нравится. Я не курила и не пила алкоголь даже изредка — знаю, многим тяжело отказываться от этих привычек. Зато я всегда любила острое, и родственники не давали мне этого делать, потому что молоко будет горьким и ребёнок не станет брать грудь. Очень угнетал даже не вынужденный отказ от привычек, а то, что моё тело рассматривают как предмет. Какая-то кастрюля по переработке пищи для ребёнка, а не человек.
Когда ребёнок научился говорить, проблемой стали его бесконечные «почему». И одно дело, если бы он действительно интересовался и пытался разобраться, но ему было куда важнее просто привлечь к себе внимание.
Спустя несколько месяцев после родов становилось всё меньше сил, всё больше раздражения, безнадёжности, ненависти к себе, желания молча лежать и даже не спать, а просто смотреть в потолок. Мне было страшно от изменений тела. Я помню, как анонимно попыталась попросить поддержки у психолога насчет принятия себя, — тогда у меня совсем не осталось подходящей одежды и не было возможности её купить. «Сшейте платье на заказ», — ответила психолог.
В конце концов, когда ребёнку было около трёх лет, я просто попыталась наложить на себя руки, но меня откачали и поместили в больницу. Я настолько не хотела возвращаться к беспросветной серости с ненавистным ребёнком, что сказала психиатрам, что боюсь этому самому ребёнку навредить. На самом деле не боялась. Боялась снова его увидеть.
Пока я была в больнице, ребёнка забрали родственники со стороны отца. Они его больше всех хотели, пускай теперь его и воспитывают. Он живёт с ними до сих пор, иногда я с ним вижусь. С отцом ребёнка мы разошлись примерно через год после рождения. Он устроился на новую работу и влюбился в коллегу, не ворчливую, хорошо выспавшуюся и способную послушать его, не отвлекаясь на вопли, убегающее молоко и прочее. Этот замечательный человек сказал, что я стала слишком скучной, нервной, плохо за ним ухаживаю, и слился.
Я чувствовала и чувствую себя плохой матерью. Мне жаль этого ребёнка, но я его не вывезу. Сильной эмоциональной привязанности к нему нет. Есть разве что страх, что если с ним внезапно что-то случится — меня обвинят, что не была рядом, недодала и так далее.
Конечно, я чувствую себя виноватой во всей этой ситуации. И не уверена, что справляюсь с чувством вины. Скорее, уже смирилась — я смалодушничала, не настояв на аборте, и теперь не могу заставить себя дать этому человеку любовь и заботу. Чтобы разобраться в себе, я обращалась к психологу, психоаналитику, психотерапевту, психиатру. Я собрала полный штат. Эти люди меня не осуждали, но всё время казалось, что к моей ситуации относятся как к патологии. Меня вежливо слушали и расспрашивали, но кажется, ровно таким же тоном говорили бы, скажем, с каннибалом, расчленяющим бабушек и котят.
Мне кажется логичным, если в сложившейся ситуации ребёнок, когда вырастет, вовсе не захочет помогать мне в старости или беде. Я бы не хотела ставить его в такую ситуацию, потому что ухаживать за пожилыми родственниками ещё хуже, чем сидеть в декрете. В декрете хоть надежда есть, что спустя время жизнь снова продолжится в привычном ритме, а здесь — только медленное угасание.
Опыт материнства я не пересмотрела, но рядом со мной в последние годы находится партнёр, который поддерживал меня долгое время. Он равнодушен к детям, но вероятно, через несколько лет их захочет. Если к тому моменту финансовое обеспечение позволит нанимать постоянную няню, пройти подготовку у психолога, обеспечить жильё и прочее — я могу об этом задуматься годам к 38–40.
Также я рассматриваю вариант, что детей мне просто может захотеться. Начинают же люди любить грибы и оливки, меняют сексуальный темперамент, обретают и теряют неожиданные фобии. Вдруг и тут что-то случится?
Я родила в 22 года, сейчас ребенку три. Я не могу сказать, что малыш не был желанным. Но я не понимаю, где была моя голова. Вообще я мечтала закончить университет, найти работу, приобрести собственное жильё, потом выйти замуж и заводить хоть семерых. Я очень хотела счастливую многодетную семью и была готова ради этого работать. А потом... Встретила человека и почувствовала, что хочу родить от него уже сейчас. Мы с ним обручились, а когда играли свадьбу, я была уже беременна.
Я довольно быстро поняла, что ввязалась в сомнительную авантюру: ведь я только закончила первый курс бакалавриата, как учиться дальше? Немного успокаивали родственники мужа, обещавшие помочь. А в регламентах университета было написано, что при уходе за ребёнком до трёх лет дают свободное посещение. Я не рассчитывала на «халяву», но очень надеялась именно на свободное посещение, и была уверена, что смогу учиться.
В беременность меня как будто «расчеловечили»: знакомые и родственники постоянно интересовались плодом, а обо мне забывали, хотя раньше я интересовала их как человек. Те же, кто продолжил относиться ко мне как к личности, заходили с другой стороны и регулярно осуждали, что я не сделала аборт. Мол, у тебя же учёба, жилищные условия не очень. Я тогда не одного «друга» добавила в чёрный список.
Первый триместр проходил в аду: постоянно рвало от любой мелочи. Мне постоянно хотелось в туалет, болела голова, крошились и болели зубы. Несколько раз я ложилась на сохранение: простывала, был белок в моче, гипертонус, опять гипертонус. Это очень выматывало и пугало.
Когда родилась дочь, я испытала облегчение. И умиление. Она показалась страшненькой и синеватой, но ужасно милой. Я могла бы испугаться, но я была предупреждена, что дети рождаются не розовощёкими карапузами.
После родов восприятие тела не сильно изменилось: тело и тело. А вот понятие личных границ трансформировалось очень сильно, и я стала значительно агрессивнее в их отстаивании. Если до беременности, как ни странно, я могла иногда где-то поступиться своим комфортом, после отвоёвывать приходилось всё — от одиночного похода в магазин до права прийти с ребёнком на мастер-класс или лекцию, чтобы побыть живым человеком, который учится и чем-то увлекается. Сильно изменился ритм жизни. Часто я прихожу в ужас, сколько интересных событий успевает пройти мимо меня. Сузился круг общения, а новых знакомств не появилось. Я пыталась завязать контакт с другими матерями, но не получилось. Хотела посещать с ребёнком разные мероприятия, где, казалось бы, можно найти ещё приятелей, но контакт не складывался.
Пока лучше всех меня поддерживает, как ни странно, друг-чайлдфри. Он всё выслушивает, никогда не осуждает, хоть и не может помочь. Часто вспоминаем дни, когда могли просто договориться сорваться гулять ночью, не строя планов заранее.
Я не ожидала, что жизнь изменится так резко, я тот непросвещённый человек, чью картину материнства в голове составляли розовые пяточки и воркование над кроваткой пять минут в день. Ведь вокруг пишут о саморазвитии в декрете, росте карьеры, а я чем хуже? Я чувствовала себя обманутой, но и представить не могла, а кто же конкретно меня обманул. Я очень люблю ребёнка, но таких перемен я не хотела.
Рождение дочери отвратительно повлияло на отношения с мужем. Появились мерзкие шутки, он постоянно стыдит меня за моё здоровье. Например, если говорю, что мне что-то не нравится или вредит, называет больной. Если косячу, закатывает глаза: «Ты как обычно». Он, конечно, иногда сидит с ребёнком и периодически выделяет деньги на мои хотелки и врачей. Ему проще отпустить меня погулять два часа, чем вслушаться в просьбу чаще говорить мне добрые слова. Все формальности выполнит, но не перестанет меня гнобить и лапать, когда я и так затрогана дочерью — а потом будет жаловаться: «Ты не ведёшь себя, как жена», «Надоели твои загоны».
Когда я училась, меня могли иногда отпустить по своим делам свекровь или бабушка супруга, но о постоянной помощи речи не шло. Мама помогала редко, но метко, так как живёт в другом городе. Могла приехать на неделю и забрать ребёнка с уходом и готовкой целиком на себя. Когда я писала диплом, а это было в 2020 году, она забрала дочь в свой город на месяц, чтобы помочь, и в итоге дочь прожила у неё полгода.
Я защитила диплом и искала работу, когда дочь была у бабушки. Когда нашлась вакансия, где можно работать удалённо всё время и при этом изредка ездить в офис, я воодушевилась. Узнав, что у меня дочь, многие на работе удивились, но это не стало препятствием для приёма. Оказалось, там в принципе много матерей, в том числе многодетных. Но это работа не по моей специальности, и я часто думаю о том, кем бы работала, если бы училась лучше, не отвлекаясь на материнство.
Я часто думаю, что я отвратительная мать. Я читаю статьи или книги о родительстве и могу делать это даже в момент, когда ребёнок меня дёргает, требуя внимания. При этом книжные советы я применяю на практике редко.
Быт я веду ужасно, эмпатией не владею, так что мой уход за ребёнком сводится к удовлетворению физиологических потребностей и вопросам, хорошо ли ей, можно ли её обнять. Часто, когда мне плохо, я включаю ей мультики или прошу поиграть самостоятельно. Одно время я часто шутила, что я отец, потому что эмпатия у меня настолько слабая, что в первые дни после родов только супруг худо-бедно понимал, что нужно дочери. Я до сих пор не понимаю, хоть и пытаюсь.
К сожалению, иногда мне кажется, что она чувствует всё это в свои три года, а эмоции у меня скрывать не очень получается. В такие моменты я стараюсь объяснить ей, что я много работала или болею, или у меня сейчас очень важное дело, и «мама закончит дела и с радостью проведёт с тобой время». Если лежу в момент, когда ей нужно внимание, предложу полежать со мной, ведь «мама устала, но всё равно очень любит». Даже если злюсь на ребенка, говорю о конкретном поступке, но не обвиняю её саму, дочь никогда не плохая.
Иногда в материнстве я могу почувствовать себя счастливой. Особенно когда у меня есть силы. Если меня отпустили по делам, которые не связаны с работой, — после этого особенно радостно видеть дочь, начинаешь ценить спонтанные объятия и слова: «Мама, я тебя люблю». В такие моменты я люблю сводить дочь куда-то и смотреть, как она развлекается, могу дать ей краски или ещё что-то. Только наполненной можно растить нового человека, а не лепить его из своих травм и нереализованных мечт.
Я восхищаюсь этим маленьким человеком и очень жалею, что не могу уделить ей достаточно времени и сил. Я желаю ей самого лучшего и хотела бы делать для неё больше, будь такая возможность.
Мнение о том, что главная функция женщины — стать матерью, я в гробу видала. С тем же успехом можно заявить, что главная функция мужчины — умереть на войне. Потому что материнство без помощи — тоже в некотором роде смерть. Каждый должен делать то, что может делать хорошо и по возможности с удовольствием.
