Экзамен на звание хорошей мамы: как я боролась за грудное вскармливание и поняла, что это не главное

Общество, врачи и мамские чаты нередко транслируют идею, что «правильная мать» должна кормить только грудью и не меньше полугода, а любая смесь — почти признание в слабости. Эта установка делает кормление не просто бытовой частью ухода за младенцем, а настоящим испытанием: женщины сталкиваются с давлением, страхом не справиться и чувством вины за любое отклонение от якобы идеальной схемы. Евгения Матапова рассказала, как долгое время боролась за грудное вскармливание — и к каким неожиданным мыслям привела эта борьба.

Кормление без заморочек

Когда я родила первого ребёнка, сына, в двадцать лет, то даже не знала, что грудное вскармливание — это экзамен на звание «хорошей матери». У меня просто был малыш, грудь и попытки разобраться, что происходит. Скажу откровенно, я не знала, как правильно прикладывать младенца к груди. Из-за этого кормление сопровождала боль — о том, что так может быть, мне раньше никто не рассказывал.

Первые дни мы жили по кругу: я прикладывала сына к груди, он соскальзывал, снова пытался поесть, нервничал, плакал. Я пробовала менять позы, глубже давать грудь, придерживала, подносила ближе — но каждый раз соски будто обжигало. Боль была такой, что казалось, будто меня приговорили к ежедневной пытке. Но через несколько дней мучений и случайных удач всё получилось, и проблема была решена. С тех самых пор сын стал удивительно неприхотлив: грудь, смесь — всё подходило. Я была студенткой и уезжала на одну-две пары в день. В такие моменты свекровь подкармливала малыша смесью. Никакой трагедии. Никаких драм. Никакого ощущения, что, если ребёнок получил 30 миллилитров смеси, — я плохая мама.

Ближе к году в одну из ночей я вместо груди дала сыну коровье молоко из бутылочки. Отлучение происходило естественно, почти буднично. Тогда я даже не подозревала, что вообще можно мучиться из-за кормления, страдать и чувствовать вину за то, что предлагаю что-то другое.

Борьба за грудное вскармливание

А потом, уже спустя два десятка лет после первого материнства, родилась дочка. Во время второй беременности я уже не была той спокойной двадцатилетней девушкой, которая идёт на роды почти без страха. Появилась тревога — тихая и фонящая, которая заставляет перечитывать рекомендации и перепроверять анализы. Я вступала в этот опыт совсем другой: с багажом знаний, убеждений и чётким ощущением, что «должна справиться идеально». 

После рождения дочки тревога только усилилась. Малышка появилась раньше срока — на 37‑й неделе: 49 сантиметров и 2780 граммов. И да, конечно, я сравнила её с сыном, которого родила в двадцать: 51 сантиметр, 3570 граммов. Сравнение пришло на ум само собой, хотя я тысячу раз обещала себе, что не буду этого делать.

В роддоме дочь почти не сосала грудь. И в этот раз дело было не в прикладывании: у неё просто не хватало сил. Она теряла вес быстрее нормы — в итоге ушло больше 10% от изначального веса. Врачи говорили жёстко: «Она слабая, нужен докорм. Если продолжит терять — увезём в детскую больницу». И предложили докармливать смесью.

Я не героиня из соцсетей. Я мать, которая боится за ребёнка, и согласилась на смесь, не споря и не торгуясь. 

Мы пролежали в роддоме семь дней. При выписке мне сказали: «Можете убирать смесь, когда малышка наберёт три с половиной килограмма». И дома начался самый тяжёлый период.

Врачи разрешили смесь как временную меру — «пока наберёт вес», и именно это слово «пока» засело во мне как обязательство. Я понимала, что смесь нужна, она спасала нас, но внутри жила мысль, что я должна «вернуть» дочку к груди. Я считала, что только так смогу дать ребёнку «самое правильное» и «самое лучшее». Будто грудное вскармливание — доказательство, что я справляюсь. И казалось, что если я полностью переведу дочь на смесь, то уже не смогу вернуться обратно — будто дверь захлопнется. 

Поэтому грудь была каждые три часа, как советовали врачи. А вместе с этим долгие висения ребёнка на ней, медленно протекающие минуты, когда я пыталась понять, наедается ли дочка хоть немного. Я подносила малышку к груди, поддерживала ей щёчку, старалась помочь захватить сосок глубже. Но он рано или поздно выскальзывал, дочь начинала хныкать, тёрлась носом о кожу, как будто искала силы, которых у неё не было. Иногда мы сидели так сорок минут, иногда больше часа.

Дочка плакала от голода и усталости, я — от бессилия. Я держала её, меняла позы, пробовала снова и снова, пока внутри не возникало отчаянное ощущение: я уже не могу, но и остановиться тоже не могу, ведь дочка не наелась. Это была не только физическая усталость с бесконечными часами без сна, ноющими плечами и онемевшими руками, но и такая глубокая эмоциональная опустошённость, когда кажется, что ты пытаешься пройти через глухую стену. В конце кормления я давала смесь — чтобы дочка не голодала. И через полтора часа начиналась новая попытка. Это был бесконечный цикл надежды и отчаяния. 

Сложные чувства

Меня сопровождало постоянное чувство вины. Вины за смесь, хотя она спасала. Вины за усталость, хотя я почти не спала. Но сильнее всего давило то, что внутри меня самой жила установка: я должна сохранить грудное вскармливание. Я вдруг обнаружила у себя ожидания, которых раньше не замечала: что «хорошая мать» должна выдержать, наладить, не сдаться. Что если мы не выйдем на ГВ, значит, я недотянула. Это ощущение собственной несостоятельности очень сильно давило на мою психику. 

Чтобы решить вопрос, я несколько раз приглашала консультантов по грудному вскармливанию: одна помогала дистанционно, две приезжали домой. Они объясняли, что при докорме важно поддерживать лактацию — поэтому я сцеживалась руками и молокоотсосами, ручным и электрическим. Это нужно было для того, чтобы организм понимал, что молоко ещё нужно, и продолжал его вырабатывать, пока дочка учится есть сама.

Мы пробовали и SNS-систему — это тонкие трубочки, приклеенные к груди, по которым поступала смесь. Ребёнок сосёт грудь, получает дополнительное питание через трубочку и при этом тренирует мышцы и технику сосания. Идея была в том, чтобы малышка постепенно переходила к груди, но при этом не оставалась голодной.

Мы обе плакали. Мы обе уставали. И я думала, что материнство — это выживание.

Попытки работы с первыми двумя консультантами не увенчались успехом. Полностью перейти на грудь нам помогла третья. Она действовала спокойно и просто: «Сосёт как может. Снижаем докорм». Консультант рассчитала, сколько питания нужно дочке в сутки, сколько из этого она получает грудью и сколько смесью. Мы начали постепенно убирать одно кормление смесью за другим: сначала дневные, потом вечерние.

Каждый раз, когда я уменьшала порцию смеси, то паниковала — казалось, что дочка останется голодной. Но она прибавляла в весе даже тогда, когда смесь оставалась в мизерных количествах. В какой-то момент её суточная «добавка» сократилась до 90 мл. Но я всё равно цеплялась за неё, словно за страховку: вдруг без неё ребёнок не наестся? И тогда консультант сказала: «Ты хорошая мама. Малышка не голодает. Это твои тараканы в голове». Я почувствовала облегчение и одним махом убрала смесь.

И в три с половиной месяца дочка перешла только на грудь. Это было 1 июня. Я помню эту дату — как маленькую победу, как вдох чистого воздуха.

Дочь сосала грудь до двух лет и четырёх месяцев. Ей нравилось, мне нравилось. Мы завершили ГВ мягко и бережно.

Что делает с нами общество «только грудью»

Общество любит превращать кормление грудью в олимпийский вид спорта. Стоит зайти в любой мамский форум или популярный чат — и там обязательно найдётся спор на десятки сообщений: «настоящая мама кормит до года, двух, трёх», «смесь — это химия», «молоко пропадает только у ленивых». Под постами звёзд, которые рассказывают, что перешли на смесь из-за боли или послеродовой депрессии, можно увидеть сотни комментариев в духе: «сама виновата», «надо было потерпеть», «у меня трое — и ничего, кормила».

Это давление просачивается и в реальную жизнь. Помню, как однажды на приёме педиатр, едва услышав про докорм, заметила: «Ну, если смесь даёте, на полноценное ГВ можете не рассчитывать». Сказано мимоходом, но отчего-то ранит. Как будто есть только два варианта: ты «героиня с идеальной лактацией» или «мать-ленивица с банкой смеси». Кстати, тот, кто считает, что банка смеси для ленивых мам, никогда не разводил эту смесь. Этот процесс далеко не для лентяек. Особенно ночью: ведь нужно проснуться, встать с кровати, дойти до кухни, подогреть воду, развести смесь, проконтролировать, чтобы она не была горячей, и покормить рёбенка.

Фон общественных ожиданий только усиливает чувство вины, с которым сталкиваются мамы — и с которым столкнулась я сама. Да, грудное вскармливание полезно. Да, есть указания ВОЗ и педиатров на этот счёт. Но когда рекомендации превращаются в дубинку, которой машут у тебя над головой, это перестаёт быть заботой и становится насилием.

Если бы я могла вернуться к той себе — уставшей, заплаканной, с трубочками SNS и вечным страхом «недотянуть до идеала», — я бы сказала: «Ты уже хорошая мама». Не потому, что кормила «правильно», а потому что любила и делала для ребёнка всё.

Педиатры не верили, что мы справимся и уйдём от смеси. Но я верила в мою малышку. А она — в меня. И да, я горжусь тем, что нам с дочкой удалось перейти на грудь — это принесло нам много близости и радости. Но сегодня я понимаю: мы были бы счастливы и в том случае, если бы остались на смеси. Наш путь сложился так, а у кого-то он складывается иначе — любые варианты хороши. Главное в этой истории не победа над смесью, а то, что между нами была любовь и поддержка. Именно они и делают материнство настоящим.