В издательстве Popcorn Books вышел роман японской писательницы Саяки Мураты. Главная героиня Кэйко Фурукура уже 18 лет работает за прилавком круглосуточного супермаркета — магазина-комбини. Она нарушает мировой порядок, потому что у неё нет мужа и постоянной работы, а также стремления их найти. Она прикладывает много усилий, чтобы прикинуться нормальным человеком, как все, но семья и знакомые постоянно отчего-то приходят в ужас и говорят, что её нужно «исправить».
Мы публикуем отрывок, в котором Кэйко разговаривает с Сирахой — таким же «инородным телом» в мире нормальных людей, как она сама.
— Этот мир не признаёт инородных тел. Всю жизнь от этого страдаю, — говорит Сираха, прихлёбывая жасминовый чай.
Чаю у стойки с напитками налила ему я. Пока не поставила перед ним чашку с чайным пакетиком, он сидел молча, недвижный как истукан, и начал пить, даже не сказав «спасибо».
— Ты просто обязан ходить с ними в ногу… Почему тебе уже за тридцать, а ты до сих пор на подработках? Почему ещё ни разу не влюбился? Сколько раз с женщиной спал? Спрашивают, не стесняясь. Да ещё подчёркивают: «Проститутки не в счёт!» — и хохочут тебе в лицо… При этом я никого не трогаю. Но они считают нормальным вторгаться в мою жизнь — уже просто потому, что я в меньшинстве!
Ну вообще-то ты и сам без пяти минут сексуальный маньяк, думаю я, разглядывая Сираху в упор. А сколько неудобств ты причиняешь окружающим: и продавщицам, и покупательницам? Бубня о своих страданиях, ты так легко употребляешь слово «вторжение», словно ты у нас — всегда только жертва, но никогда не насильник! Странная форма мозга, что говорить.
Или это у тебя хобби такое — жалеть себя?
— Да уж… — соглашаюсь я дипломатично. — Просто кошмар.
Да, этот чёртов мир вторгается и в мою душу. Но лично мне внутри себя защищать особенно нечего, и я правда не понимаю, отчего Сираха так злится на белый свет. «Может, у парня действительно сплошь невезуха по жизни?» — думаю я, потягивая свой кипяток.
Нужды в каком-либо вкусе я не испытываю и в свою чашку пакетика не кладу.
— Вот зачем я хочу жениться — и жить так, чтобы ко мне больше не было претензий, — продолжает Сираха. — Хорошо бы на ком-то с деньгами. Есть у меня идея — уникальный сетевой бизнес. Перехватят — пиши пропало, так что деталей раскрыть не могу. Идеальной невестой будет та, кто в меня инвестирует. Идея моя преуспеет на все сто. И тогда уже никто и ни в чём не сможет меня упрекнуть.
— Постой-ка. Тех, кто вторгается в твою жизнь, ты ненавидишь, но жить при этом хочешь так, чтоб они были тобой довольны?
Странная позиция, удивляюсь я. Разве это не полная капитуляция перед ненавистным миром?
— Я просто устал… — отвечает он.
Я понимающе киваю.
— Да, уставать непродуктивно. Если для избавления от претензий достаточно просто жениться — лучше это сделать поскорей.
— Ха! Думаешь, это просто? В отличие от женщин, мужикам в этом мире претензии предъявляют бесконечно, — угрюмо бурчит Сираха. — Не работаешь в фирме? Давайка устраивайся! Устроился? Зарабатывай! Заработал? Ищи жену, плоди потомство! Мужиков мир судит всю жизнь! По сравнению с нами вы, женщины, просто отдыхаете, так что лучше не сравнивай…
— Значит, сама женитьба ничего не решает? Зачем же она тебе? — спрашиваю я.
Но Сираха, не ответив на это, с жаром бубнит себе дальше:
— Я решил проверить, с каких же пор этот мир настолько сошёл с ума. Закопался в книги по истории. Мэйдзи, Эдо, Хэйан (наиболее значимые эпохи японской истории в порядке погружения в прошлое: Мэ́йдзи (1868–1912), Э́до (1603–1868), Хэйа́н (794–1185). — Прим. перев.)… И стал замечать: как глубоко ни копай — мир был кривым во все времена. Даже в эпоху Дзёмон!
Задев рукой столик, он расплёскивает чай.
— Тут-то я и понял. Наша жизнь так ни черта и не изменилась с тех самых пор. Всех, кто не приносит пользу деревне, изгоняют из стаи. Самцов, которые не охотятся. Самок, которые не рожают детёнышей. Нам забивают мозги болтовнёй о современном обществе, индивидуализме — но любого, кто не хочет принадлежать деревне, выворачивают кишками наружу, ломают на дыбе и выкидывают на съеденье волкам.
— Я смотрю, любишь ты вспоминать про эпоху Дзёмон…
— Да не люблю я. Терпеть её не могу! Просто весь наш мир — это эпоха Дзёмон, прикинувшаяся современным обществом. Самые сильные самцы приносят самую большую добычу и забирают в невесты лучших красавиц деревни. А кто не участвует в охоте или участвует, но не так силён, — тех считают отбросами и презирают. Схема игры та же самая…
— Хм-м, — только и выдавливаю я, помолчав. Но полностью отрицать его слова не могу. Ведь в каком-то смысле то же самое творится и с комбини: сменяемся только мы, работники, но общая картинка всегда остаётся прежней.
«У вас же тут ничего не меняется, правда?» — будто слышу я голос нашей старой клиентки с тростью.
— Ну а сама-то ты, Фурукура, чего такая спокойная? Неужели тебе нечего стыдиться?
— Мне? С чего бы?
— Ну как же. В таком возрасте всё подрабатываешь где попало, и замуж никто не берёт. Как товар в секонд-хенде: пусть даже девственный, а всё равно лежалый. Прямо как незамужние самки эпохи Дзёмон, которые не сумели родить к тридцати и шатались неприкаянные по деревне. Сплошная обуза для общества. Я, мужик, ещё могу худо бедно восстановиться, но тебе-то уже деваться некуда, согласись!
Странно, подумала я: до сих пор он злился на то, что весь мир предъявляет ему претензии, а теперь атакует меня упрёками, от которых сам же страдает. Хлипкая аргументация, что ни говори. Но, может, если ты привык думать, что тебя угнетают, — тебе легче от возможности поугнетать кого-то ещё?
— И вообще-то я хотел кофе, — добавляет он недовольно, наконец-то заметив, что пьёт жасминовый чай.
Я встаю, иду к стойке с напитками, наливаю ему кофе, ставлю перед ним чашку.
— Ну и гадость, — морщится он. — Всё-таки кофе в таких забегаловках лучше не пить…
— Слушай, Сираха. Если проблема только в регистрации брака — тогда женись на мне? — предлагаю я, ставя на стол вторую чашку с кипятком, и усаживаюсь на место.
— Че-го?! — орёт Сираха на весь ресторанчик.
— Если ты ненавидишь, когда в твою жизнь вторгаются, но не хочешь вылететь из своей деревни, — так не лучше ли разрубить этот узел одним ударом? Насчёт охоты — то есть работы — пока не знаю, но… Если ты женишься, то хотя бы избавишься от расспросов о личной жизни и сексе, верно?
— Ты чего это вдруг? Ну и бред… Прости, Фурукура, но на тебя у меня точно не встанет.
— Не встанет? А при чём тут брак? Брак — это иероглифы на бумажке, а эрекция — явление физиологии!
Он затыкается, и я развиваю мысль:
— Возможно, ты прав и мир действительно не изменился с эпохи Дзёмон. Всех, в ком деревня не нуждается, сгибают в бараний рог или изолируют. Так же, как и в комбини. Если от работника нет отдачи, сокращают сперва его смены, а потом и его самого.
— Комбини? Ты это к чему?
— Чтобы находиться в комбини постоянно, ты должен стать его работником, так? Это не сложно: надеваешь униформу и действуешь согласно инструкции. Вот и в эпоху Дзёмон всё было точно так же: хочешь остаться в деревне — нацепи шкуру нормального человека и следуй законам деревни. Тогда никто не станет держать тебя за урода и не прогонит прочь.
— Не понимаю, к чему ты клонишь…
— К тому, что нужно научиться изображать химеру по имени «Человек Нормальный». Так же, как в магазине все изображают химеру Человек-комбини.
— Для меня это слишком… За что и страдаю.
— Погоди, но ты же сам только что призывал подстроиться под этот мир, разве нет? А как до дела дошло — сразу в кусты? Признай уж честно: если решил отвоевать у общества свою персональную свободу, без страданий не обойтись! Сираха, не говоря ни слова, таращится на чашку с кофе.
— Но если тебе это сложно, не стоит себя насиловать. Я-то не такая, как ты, мне слишком много всего до лампочки. Собственной цели у меня нет. И законам деревни, если что, могу следовать без напряга…
Я должна удалить из своей жизни всё, что удивляет окружающих. Это ли не «исправление», которого от меня ожидают?
За последние две недели меня четырнадцать раз спросили, почему я не замужем. И двенадцать раз — почему я до сих пор подрабатываю. Так не избавиться ли мне первым делом от того, о чём спрашивают чаще всего остального?
В глубине души я и сама хочу каких-нибудь перемен. К лучшему или к худшему — в моей ситуации, пожалуй, уже не важно. Сираха, сидя всё так же недвижно, изучает кофейную гладь в чашке перед собой — с таким озадаченным видом, будто заглядывает в чёрную дыру.