Литературный опен-колл «Женщина в огне» исследует тему женской обсессии в самых разных проявлениях. Совместно со школой текстов «Мне есть что сказать» и писательницей Верой Богдановой мы выбрали лучшие тексты из 353 заявок. Перед вами один из них.
— Прошу молитв, — отправляет сообщение в чат прихода Арина, — за раба Божьего Сергея, и чтобы уничтожить эту гидру американскую, хаймарсы, леопардов и байрактаров, принести мир на землю Русскую. Помоги, Господи.
— Господи, помоги, — вторят участницы чата, — аминь, аминь, аминь.
Сегодня ровно год с их свадьбы. Как только пандемия поутихла, они собрали всех Серёжиных родственников и её коллег в грузинском ресторане, лучшем в их районе. Его родители заказали ведущего, бывшего кавээнщика, музыкантов и огромный многоярусный торт. Свекровь даже в ресторан принесла свой фирменный салат — фасоль с чесноком и «Тремя корочками». Разрывая пакетики, она сыпала сухарики в глубокую тарелку и всем подсовывала салат, пока на столе заветривалась дорогущая красная рыба.
Арина капает себе успокоительное. «Совсем стала бабкой», — думает она и кутается в халат поплотнее, чешет голову под пучком грязных волос. Она неделю ходит в одной и той же пижаме, мыться ей не хочется. Жужжит телефон — родственники шлют в чат открытки. Она ещё не оправилась от «С Днём Советской Армии», а тут 8 Марта — поздравления, тюльпаны, стихи.
За окном курьеры в разноцветной форме — «Почему они все здесь?» — прокладывают велосипедные колеи по снегу. Арина, заказывая продукты, побаивается: приоткрывает дверь, забирает пакеты, прижимает их к себе, сразу захлопывает. Если бы был Серёжа, такого бы не было — он бы ей не давал открывать никому, выходил бы сам. Или спросил бы: «Сейчас сгоняю, чё там купить? Молока, хлеба, прокладок?» — а принёс бы сникерсов и чипсов с пивом, забыв о прокладках: один в магазине он вёл себя как подросток. «Лучше так, чем „пиво без водки — деньги на ветер“», — Арина вспоминает отца, изредка навещавшего их с бабушкой.
Серёжина мама, любившая романсы, настояла на том, чтобы на свадьбу пригласили цыган, — женщины в летящих цветастых юбках затянули песни на непонятном Арине языке, а маленькие чернявые мужчины в красных рубашках и почти детских кожаных сапогах играли на гитарах и отбивали ритм. «Ой, приворожу, ой, приворожу, никуда не денешься», — самая красивая цыганка призывно улыбалась Серёже, он смущался и боязливо отводил взгляд, а его друзья смеялись и хлопали. Арине было не по себе: она всегда избегала цыган, не позволяла себя касаться, чтобы не ограбили, не смотрела в глаза, чтобы не сглазили, не оставили без счастливой судьбы. Когда конкурсы закончились, диджей начал включать то Меладзе, то Апину, и вышли танцевать уже все, кроме стариков. Под «Я ждала тебя, так ждала» Арина сняла каблуки и вытащила из-за стола Серёжу — танцевать он не умел и не любил и просто переминался с ноги на ногу, но зато держал её. Конфетти, которые сыпались с потолка, Арина потом доставала из трусов.
Ей всюду видятся знаки: она прикладывает карту к турникету в автобусе, и на нём высвечивается: «Осталось 11 дней», видит заклеенную витрину с надписью «Скоро», в ожидании поезда в метро смотрит на часы — 14:14:14 — и загадывает: «Только бы живой». На светофоре слышит из окна машины Меладзе — ту же песню — и удивляется: его же запретили?
Работает Арина совсем на автомате: улыбается, здоровается, спрашивает, какую форму ногтей делать, обрезает, подпиливает, красит. Пока работает УФ-лампа, под столом проверяет сообщения: вдруг Серёжа написал. В семейном чате перекличка, кто на выходных поедет на дачу. «Золовка с мужем точно попрутся, — говорит Арина ничего не понимающей клиентке, — он опять выпьет и будет рассуждать, что надо по Америке ударить как следует и всё сразу закончится. Всё-то он знает, диванный боец». Её рука соскальзывает, на ногте остаётся наплыв ярко-красного лака. Недоумение на лице клиентки сменяется раздражением. «Понимаешь, беда — это заразно, — выговаривает ей хозяйка салона. — Ты больше никому из постоянок не говори и с новыми не обсуждай, узнают и перестанут к тебе ходить. И голову мыть не забывай». Арина кивает и идёт заварить себе чаю. Девушки-коллеги в кухне-кладовке при её появлении встают и уходят курить. Раньше они сидели и болтали, после смены ходили в ТЦ, делились друг с другом скидочными картами, а сейчас они её сторонятся. Арина пишет в чат: «Не смогу, работаю».
По дороге домой она рассматривает старых женщин: почти мужские лица, без косметики, серые, опухшие, с бескровными губами и низкими широкими бровями, груди висят мешками, на слоновьих ногах вздувшиеся синие вены. С ужасом думает: «И я когда-нибудь буду такой же?»
Листая ленту, Арина останавливается и просматривает видео тарологов, астрологов и гадалок — пишет одной, другой, просит сделать расклад, составить Серёжину натальную карту, спрашивает, будет ли у них ребёнок. В детстве она не верила, что бабушка умеет колдовать: чаще всего к ней обращались женщины с детьми. На пятый этаж без лифта им приходилось нести их на руках или на закорках. Дети вырывались, сучили ногами и руками, что-то мычали — только мамы их и понимали, успокаивали, уговаривали, сулили вкусное, просили потерпеть. Бабушка ставила на пол эмалированный таз со сколом, наливала в него тёплой воды из чайника, капала какие-то эфирные масла. Матери усаживали туда детей, и бабушка, приговаривая и напевая, поливала их водой из чашки, обмахивала пучками сухих трав, завязывала у них на руках и ногах яркие шерстяные нитки. Внучку она всегда выгоняла, но Арина всё равно подглядывала из-за холодильника и подслушивала: женщины рассказывали про больницы, санатории, анализы, выписки и назначения, про инвалидности, которые не давали, про выплаты, которых не хватало на лекарства, про письма, которые оставались без ответа. Читали молитвы, раскачиваясь на стуле, старались заглушить детский плач и крик. Когда они уходили, бабушка валилась на диван, усталая, вымокшая и красная, вытягивала распухшие артритные ноги и закуривала. Арина ложилась рядом с ней, и они вместе смотрели телевизор: репортажи о терактах, криминальные сводки, ток-шоу, «Дикого Ангела».
Арина уехала из родного города в шестнадцать и так ни разу и не вернулась повидать бабушку — только звонила иногда и обещала. О её смерти Арина узнала от соседки: та сказала, что взорвался телевизор, пожарные ехали два часа и что квартира сгорела вместе с бабушкой. На поминках другая соседка на ухо прошептала Арине, что на самом деле телевизор взорвался от бабушкиного проклятия. Хоронили бабушку без серёг и колец, после пожара ничего не осталось.
Серёжа тогда повёл себя как настоящий мужчина: помог с деньгами на похороны и поминки, потом закрыл её кредит на телефон, всегда и везде за неё платил, не пополамил и не халявил, а вскоре предложил выйти замуж. Девочки в салоне часто жаловались, что мужчины из приложений для знакомств вечно норовят взять их «в аренду», а Серёжа сказал, что сначала надо пожениться и тогда съехаться. Арина влюбилась не сразу, сначала ей просто нравился его подход, а потом она уже не представляла свою жизнь без него.
Вокруг всё больше знаков: Арина везде видит предвестия то ли Серёжиной смерти, то ли его скорого возвращения. Молится о мире и победе, о муже и его здравии. Сжигает в кастрюле целый букет сушёных трав, которые когда-то прислала ей бабушка, гуглит заговоры, читает их над ароматической свечой, разводит в вине несколько капель крови из пальца. Соседка, учуяв запах горелого, вызывает пожарных и полицию — те приезжают, изучают её документы, спрашивают, где собственник квартиры, а услышав ответ, смотрят на неё со смесью жалости и презрения.
Когда Арине звонят с незнакомого номера и говорят о смерти мужа, она сначала не может поверить, но всё равно пишет в рабочий чат: «Я сегодня не приду». Звонит его мама, рыдает и воет в трубку, но Арина не может выдавить ни слова. В чате прихода обсуждали, что молитва матери сильнее молитвы жены, значит, свекровь недостаточно молилась. Целый день Арина бродит по городу, под вечер не знает, где была, помнит только, как от её взгляда отшатывались окружающие. Читает сообщения в семейном чате, но не понимает смысла: «деньги ты должна нам перечислить», «ты с ним недолго жила тебе не полагается», «нам кредит за твою свадьбу ещё отдавать».
На следующее утро она кое-как собирается и едет на работу, находиться дома одной невыносимо. Арина смотрит на мужчин вокруг и не понимает, почему они не умерли, чем они лучше.
Её добавляют в чат «Вдовы наших героев». Каждые два-три дня она читает: «Приглашаем Вас на торжественное открытие…», «…выступление на стадионе Лужники…», «...спектакль в театр Российской Армии…» — но ей не хочется даже выходить из дома. Её увольняют за прогулы, не заплатив за отработанные с начала месяца дни, но спорить и что-то доказывать у неё нет сил. Вместо этого она звонит в военкомат, на горячую линию Министерства обороны, пытаясь узнать, когда ей выдадут тело мужа. Но ей объясняют, что хоронить нечего: танк подорвался и всё сгорело. Арина плачет весь вечер и всю ночь, а утром понимает: это ошибка, в чатах и закрытых группах пишут, как возвращались солдаты, признанные умершими. Она никому не верит — ни когда ей вручают посмертную Серёжину награду, ни когда золовка говорит, что им с двумя детьми не хватает места и они с мужем уже спят на кухне. Потом видит в чате прихода сообщение: «Помолимся за упокой сына и брата, раба Божьего Сергея, воина, защитника Священной Руси», — и следом от свекрови: «забыла мужа уже?», от золовки: «возьмёшь его деньги и за другого за муж выскочеш? шмара миркантильная, брат из-за тебя поехал туда деньги зарабатывать», а через несколько часов снова от свекрови: «ты не беременна? хоть ребёночка бы… внука…»
— Прошу молитв, — пишет Арина, — об убийстве врагов Святой Руси, байденов и всех прихвостней Запада, и возвращении мужа со Священной Войны.
Она вспоминает бабушку и понимает, что нужна жертва — кровь или кусок мяса. Открывает и закрывает пустой холодильник. Берёт нож и прикладывает его к бедру с внутренней стороны, потом к шее, потом к запястью. Вдоль, а не поперёк — вспоминает она картинку из интернета.
