«„Клон“, роддом и свиристели». Рассказ Екатерины Садчиковой

Литературный опен-колл «Мама в огне» исследует тему материнства: трудности, радости, страхи и победы мам. Из множества заявок мы выбрали 11 историй-победительниц. Перед вами одна из них. 

Смотрю на фотографию — белая тумбочка, на ней тарелка с больничной кашей, варёное яйцо, яблоко и кружка какао. Я сняла её на телефон в роддоме. Фото жидкой овсянки из 2019 года рыболовным крючком вытаскивает из памяти картинки тех странных дней.

После родов я всему удивляюсь. И вижу печать этого удивления на лицах обитателей послеродового отделения. У детей — от прибытия в мир. «Охренеть» — написано на лицах женщин. Такое выражение лица, в котором всё. Застывший шок от произошедшего. Удивление самой себе, что справилась. Недоверие к миру, который остался прежним, когда твоя личная вселенная перевернулась. Усталость и воспоминания о боли. Страх и буддийский покой. И ещё что-то, чему я не могу найти названия.

Персонал 20-го отделения Пироговки обращается с нами заботливо, даже опекает. В интонациях медсестёр сквозит что-то материнское — нежное, строгое. Мы осторожно шаркаем шлёпанцами по коридору и нуждаемся в заботе почти так же, как и новорождённые. Здесь мы сами как дети. Дети, у которых теперь есть свои дети.

Очередь в процедурную, передо мной болтают две женщины. 

— Ленк, ты чего живот-то гладишь? Там же уже нет никого!

— Да я знаю, но всё никак не привыкну.

И я тоже не привыкла. Живот стал мягким, как старый резиновый мяч. Трогаю дряблую кожу, потом смотрю на сына в люльке — и не понимаю, как такое возможно, что он был во мне.

Лежу под капельницей (рожая, я потеряла много крови, и мне делают переливание). Громкая медсестра костерит юную коллегу, потом внезапно вспоминает про меня и суёт в лицо телефон:

— Смотри, классные, да? У меня возле окна пели, я сняла. Это свиристели, прикинь!

Смотрю на маленькую хохлатую птицу и стараюсь не думать об игле в руке и мяукающем плаче сына, которого я оставила нянечке. 

Роды были быстрые и тяжёлые — я думала, что умру я или мы умрём вместе с сыном. Но мы живы. Сын на 3900 грамм с отметинами на носу и затылке, напоминающими, что он застрял в родовых путях. Эти красные пятна ещё несколько месяцев не сойдут. И я, со швами от эпизиотомии и шрамами от жуткого чувства вины, что никак не могла вытолкнуть из себя своего ребёнка. Швы заживут, шрамы — нет.

Время в послеродовом застыло. Я плыву сквозь вязкие минуты — день, второй, анализы, завтрак, обход. Сидеть нельзя. Лежать жарко. Ходить почти не могу. Переодеваю, кормлю, качаю, снова переодеваю.

Утро. Женщины с одинаково помятыми лицами жалуются друг другу, что дети совсем не спали из-за погоды. Оказывается, младенцы реагируют на сильный ветер — воет он, воют и они.

День. Санитарка везёт тележку с едой по коридору и торопит: «Девочки, быстрее! Мне ещё два этажа кормить!» Девочки походками зомби выползают из палат с тарелками в руках.

Вечер. Мы с сыном привыкаем друг к другу под бормотание телевизора. Я бездумно щёлкаю пультом и долистываю до канала «Ю». Вижу знакомые лица — Жади, Лукас, Львёночек, Зораиде, дядя Али. По «Ю» как раз крутят старый бразильский сериал, и я не могу оторваться.

Один бренд как-то запостил подборку мемов к 8 Марта. Там было что-то вроде:

«девочка: смотрит сериал «Клон»,

женщина: смотрит Бергмана и Тарковского».

Что ж, 31-летняя девочка, которую как будто переехал бульдозер, и у которой болело примерно всё, была совсем не против «Клона». Сын успокаивался только на руках, молоко никак не приходило, и каждый час подбрасывал новую задачу: как помыть ребёнка в раковине? Дать смесь или подождать? Как пережить ручной осмотр?

В тот момент увидеть на экране родные лица бразильских актёров было почти то же самое, что снова оказаться в 2004 году. Лето, бабуля напекла дырчатых блинов, мне снова шестнадцать, и моя самая большая проблема — пойдёт ли тот мальчик на дискотеку.

Хорошо, что по «Ю» не крутят Тарковского.

Я отправляю мужу селфи — моё лицо цвета известняка и спящий кулёк с солидными щеками. Муж пишет, что мы очень красивые и он ждёт нас дома. Мама передаёт мне лотки с котлетами и машет рукой с улицы. Я стою у окна, машу в ответ, но знаю, что они очень-очень далеко. Муж и мама остались в реальном мире. А я тут — в этом закрытом мирке, где время остановилось 19 февраля около 23:00, когда я умерла и снова ожила. А теперь пытаюсь понять, нормально ли, что какашки сына похожи на нефть. Рожавшая подруга пишет, что, да, нормально.

Я беру сына на руки. Молоко пришло, теперь в нашем маленьком королевстве всё хорошо. Сын ест и засыпает, а я думаю, что надо всё сфотографировать на память. Его нос с круглым красным пятном. Мои распухшие ноги. Вид из окна. И конечно, тарелку с кашей на тумбочке.