Литературный опен-колл «Женщина в огне» исследует тему женской обсессии в самых разных проявлениях. Мы выбрали 10 лучших текстов из 353 заявок. Перед вами один из них.
Тест
Текст: Вика Козлова
Я хочу.
Пустой кружок. Ровное, очерченное линией пространство, ничего не содержащее.
Опять.
Класс.
Вообще-то, в этом нет ничего страшного. Надо просто попробовать завтра утром. Сегодня вечером тоже, на всякий случай. Но завтра утром — уж точно. И заранее договориться с собой — не расстраиваться, если что.
Я хочу. Я хочу. Как же я хочу.
Вытаскиваю использованную кассету, закрываю тест розовым колпачком, убираю в розовую коробочку с изображением розового младенца с щеками как яблочки.
Почему все эти тесты розовые? Последний оплот гендерных стереотипов. Тест на женскость. Если бы я его прошла, получила бы, пописав на палочку, улыбающийся смайлик. Так, во всяком случае, написано в инструкции. Сама-то я его ни разу пока не засекла.
Улыбающийся смайлик — овуляция наступила. Благоприятное время для секса. Но не обычного, а «дляребёночного».
ХОЧУ. Очень хочу. Хочу этот долбаный кружочек, а потом эти долбаные полоски. Хочу в мельтешении на экране угадывать очертания прикрепившейся яйцеклетки. Хочу слушать странные шуршащие и тукающие звуки и кивать на врачебное «Слышите сердечко?».
Чёрные джинсы, свободная рубашка, поколебалась — носки с пчёлами или с авокадо? Выбираю пчёл. Кофе, тостик с оливковым маслом и солью (обожаю!), три ложки зернёного творога. Всё, бегу!
Не люблю опаздывать.
Тем более что на работе всегда есть чем заняться, даже до начала дня. Проверить почту, поскроллить ленту или секретно посидеть на форумах одного там мамского сайта.
Мамочки, тест не ловит овуляцию что делать?
Кто ловил овульку тестами подскажите какой был Ваш опыт?
Тест на овуляцию у кого получилось забеременеть?
Несмотря на то что тут друг к другу принято обращаться «Мамочка» или «Заюш», я захожу довольно часто, особенно в такие дни, когда — пустой кружок. Меня переполняет нежность ко всем этим женщинам, что сидят где-то в мягком розовом интернет-пространстве, просят советов и советуют, делают ошибки в словах, настраивают линеечки «Моему чуду год и два месяца», «Мама сыночка уже пять лет и два дня».
Я никому в этом не признаюсь — ни Юльке, ни тем более Серёже. Но я рада этой компании. Во всяком случае, они меня понимают.
Не хочу. Не хочу снять трусы и увидеть пятно крови. Не хочу чувствовать, как тянет внизу живота. Не хочу сочувственной тишины врачебного кабинета.
Я. Очень. Хочу. Забеременеть. Можно, пожалуйста, сейчас? А сейчас?
* * *
Мне нравится рассказывать про Юльку. Раньше, когда мы только познакомились, я даже думала, что немножко в неё влюблена. Но потом оказалось нет, это не влюблённость, а любовь.
Юлька вызывает такое чувство, как океан или идущий мимо товарняк, или как садящийся авиалайнер. Когда на неё смотришь, какое-то время невозможно думать о чём-то другом. Если бы я набралась смелости, я бы сказала ей такой комплимент: «Ты большая». И это бы значило, что она масштабное явление, что её невозможно игнорировать.
Но молчу, потому что она оскорбилась бы. Юлька с болью реагирует на любые ассоциации с излишками самой себя. Как минимум двадцатку из восьмидесяти с чем-то своих килограммов она воспринимает как пощёчину судьбы.
Вот бы под такую пощёчину подставиться!
Юлька вся — холмы и линии, изгибы и повороты. Она идёт и дышит, и скользит, как морская волна.
Её домочадцы шумные, вечно недовольные, проказливые, причём все трое — и мальчишки, и муж. Она жалуется, что с ними трудно справляться. Я люблю их тоже, но всё-таки больше люблю, когда Юлька принадлежит мне всецело. Вот как сейчас.
Юлька цедит сладкий кофе с пряной пенкой, я взбалтываю какую-то кислятину с семенами чиа. Юлька спрашивает:
— Ну как там, на вашем фронте? — и нам не нужно уточнять, на каком именно. Она всё знает, а что не знает, то чувствует.
После рождения младшего Юлька призналась мне, что всё. Достаточно детей.
«Хочу перестать делить с другими своё тело», — сказала она.
«Вот ты его носишь, носишь. Потом — роды. Это как через мясорубку пройти. Потом он тебя сосёт — ты лежишь, он лежит, вы оба в молочной коме, всё медленно, всё мимо тебя. Волосы всегда в хвосте, на всех футболках вниз по плечу такие белые следы оттого, что он срыгивает вечно. Выглядишь, знаешь, как памятник, засиженный голубями. Чё ты ржёшь, серьёзно! Потом год, полтора — на ручках, только на ручках, мам, на ручки. Потом приходят к тебе в кровать — разваливаются, руки туда, ноги сюда, коленом тебе в живот — на! И спят, два ангелочка, я не могу. И, ты понимаешь, я не жалуюсь, ничего такого — у меня прекрасные дети. Просто иногда охота запереться в ванной. И понимаешь, главное, чтоб НЕ ТРОГАЛ никто. Вот коже прямо неприятно, что к ней прикасаются».
— Что-то я уставшая такая всё время, — жалуется Юлька. — Вот сплю и сплю, погода, что ли?
Мы выходим из кафе и морщимся — прямо на нас моросит октябрь. Юлька прижимает меня к мягкому, тёплому, сильно пахнущему духами боку и звонко целует между ухом и щекой.
Я допущена к этому красивому, уставшему от прикосновений телу. И я это ценю.
Юлька — жизнь, богиня плодородия. Именно поэтому рядом с ней моё хочу ребёнка из жгучей занозы превращается в саднящий ожог. Во что-то, что больше меня и больше моего здравого смысла.
Но я никогда не наберусь смелости и не признаюсь в этом. Она же не виновата.
* * *
Прихожу домой, писаю на тонкую бумажную палочку и — смайлик! Буквально ржу ему в лицо — это надо же! Стараюсь успокоиться, умываю лицо холодной водой. На душе становится спокойно: всё так, как должно быть. Всё случается так, как нужно, если ждёшь этого достаточно долго. Серёжа придёт поздно, так что я спокойно принимаю ванну под серию «Постучись в мою дверь», наливаю бокальчик совиньона, готовлю ужин, командую «Алиса, музыку!». Я расслаблена, исполняю бёдрами танец, призывающий детей. Я смеюсь вслух сама над собой и с собой.
Надежда — это всё, что мне было нужно. Даже если в конкретном случае надежда — это просто описанная палочка.
Серёжа приходит не в духе — я снимаю с него усталость, как пальто. Мы долго целуемся в прихожей, он чувствует, что от меня пахнет вином, подтрунивает. Я смотрю, как он ест, мы опять целуемся. Сажусь на него верхом прямо за обеденным столом. Но кончаем мы уже в спальне, в позе, которую врач рекомендовал как «наиболее предпочтительную».
На этот раз, я чувствую, всё получилось.
* * *
Вика, Нижний Новгород, 36 лет:
Пробуем забеременеть в течение шести лет. Ни одной удачной попытки. Диагноз — бесплодие неясного генеза, самый отстой. Ну то есть базово «мы не знаем что с вами, сорри». Анализы, УЗИ, генетик — не знаю сколько врачей мы прошли. Так бывает. Но мы не сдаёмся. Я не сдамся. Последнему врачу так и сказала — я без ребёнка отсюда не уйду.
Лисёнок, Москва, 28 лет:
Пять лет уже. Три выкидыша на сроке до восьми недель. После третьего я уже как-то сдулась. Это очень сложно каждый раз, я знаю, что люди и не такое переживают и пробуют, но я чёт не могу. Знаете как говорят — может это не моё просто. Усыновление, конечно обсуждаем, но это всё так, не всерьёз. В нашей стране очень сложно усыновить, особенно малыша. Пока собаку завели.
Анна, Екатеринбург, 41 год:
Мы разошлись на этой почве. Ну, как разошлись — он ушёл. Он очень хотел детей, ОЧЕНЬ. Сам из небольшой семьи, рос с двоюродными братьями, очень мечтал о родных братьях, сёстрах. А я не хотела долго, я и сейчас не уверена, что хочу. Потом у меня нашли эндометриоз, начались операции. В интимной жизни всё стало сложно — какой секс когда за полгода две чистки. Короче он не выдержал, сказал — я чувствую, это затянется. Затянется, понимаете? Типа как ремонт🥶.
Есть слово желание, а есть слово чаяние. Так вот, к неслучающейся беременности больше подходит чаяние. Потому что оно звучит как отчаяние, и это честно. Ты не просто хочешь ребёнка, ты отчаянно его хочешь. И чем дольше пытаешься, чем больше неудач, тем больше чаешь.
* * *
На улице жара, лето. Небо синее. Коляска у Юльки тоже синяя — та самая, в которой она возила двоих своих мальчиков. Я гляжу на нового пассажира — нахмурил то место, где потом появятся брови. Сложил один на другой все три подбородка. Спит.
— Толстячок, — говорю я и осторожно, лишь бы не разбудить, трогаю прыщавенькую щеку. На ощупь как сметана.
— Ну как бы четыре триста, — недовольно напоминает Юлька, но видно, что она гордится. Увесистыми младенцами всегда гордятся больше, чем крохами.
Я угощаю Юльку латте с крепкой пенкой. Она хватает стакан, делает первый глоток с благоговением.
— Боже, я вообще не сплю, — стонет она. — Да никто не спит — он орёт, Пашка орёт, старшие стоят на ушах. Вчера угомонились в двенадцать, дай бог. А в час он уже проснулся — давай сиську.
Я сочувственно киваю. Честно говоря, я и сама не выспалась — вышла за все дедлайны, до часа правила статью. Но чувствую, мой опыт тут не пригодится.
Юлька говорит, говорит. Видно, что она на взводе. Ложный бодряк — такое бывает после похмелья или — вот, недосыпа.
— ... педиатр говорит, эта сыпь пройдёт, это называется гормональный криз. Как у подростков, представляешь? Младенческое акне.
Я опять киваю, но внимание ускользает. Надо будет лечь сегодня пораньше.
Спустя час меня забирает Серёжа. В машине прохладно, кондиционер, играет «Радио Джаз».
— Хорошо встретились? — спрашивает он дежурно, и я чувствую, что благодарна ему. И за то, что спросил, и за то, что не потребует честного ответа. И просто за то, что он Серёжа и ведёт себя как Серёжа.
— Хорошо, — говорю я, кладу руку ему на колено, немного сжимаю, чтобы он почувствовал, что я тут. И повторяю. — Хорошо.
Хорошо — такое ёмкое слово, в нём есть уверенность, спокойствие и, главное, надежда.
