Когда Кате Тарасовой было 16 лет, у неё обнаружили лимфому — злокачественную опухоль лимфатической системы. Этот вид опухолей редко встречается у взрослых людей — куда чаще его обнаруживают в детском и подростковом возрасте. Диагноз перевернул жизнь девушки: ей пришлось пройти через химиотерапию, неизвестность и неприятие диагноза окружающими. Но Катя смогла преодолеть всё, а после выздоровления поступила в медицинское училище, чтобы помогать другим. 15 сентября, во Всемирный день борьбы с лимфомами, вместе с фондом «Подари жизнь» мы рассказываем историю Кати.
«Как лечить, если непонятно, что лечить?»
Я всегда была здоровым ребёнком: с раннего детства подвижная, спортивная, любила физкультуру. С физкультуры всё и началось. Это был 2003 год, мне 11 лет. На уроке я ударилась головой, вскочила шишка. Время шло, а шишка не проходила, и врачи не понимали почему. Больше меня ничего не беспокоило, поэтому так я проходила полгода. Шишка по-прежнему не исчезала, и мы с мамой пошли к местному травматологу — мы тогда жили в Московской области, в Раменском. Врач сказал, что у меня скорее всего нагноение, «давайте в перевязочной вскроем, посмотрим». Мне сделали анестезию и спустя какое-то время я очнулась в больничной палате под капельницей.
Врачи вскрыли шишку, там не оказалось абсцесса, но было какое-то новообразование. Его удалили и отправили на гистологию в Москву, в несколько разных госпиталей. Все учреждения дали разные заключения: в одном сказали, что это доброкачественная опухоль, в другом, что злокачественная, но что это была за опухоль, не определил никто. Без точного диагноза мне не могли назначить лечение. Ведь как лечить, если непонятно, что?
Когда врачи вырезали опухоль на голове, я услышала слово «рак», высказанное в качестве предположения. Я знала про существование болезни и знала, что от неё люди умирают, но в 11 лет сложно оценивать свою ситуацию трезво. В этом возрасте воспринимаешь возможность своей смерти как что-то абстрактное, поэтому я продолжала жить обычной жизнью подростка и не слишком переживала.
Родители же продолжили уточнять обстоятельства. Мы приехали в Российскую детскую клиническую больницу, в отделение гематологии. Местные врачи пришли к выводу, что сейчас делать ничего не надо, будем наблюдаться. И мы забыли про опухоль на два года. Я дальше бегала и скакала, как будто ничего и не было.
Наступил 2005 год. Однажды утром я проснулась и увидела в зеркале, что у меня беспричинно опухла щека, да так, что я не вижу своего уха. Я почему-то сразу подумала, что это связано с той моей первой опухолью, хотя припухлость и находилась в другом месте. Мы с родителями снова поехали в РДКБ. Меня госпитализировали, чтобы взять биопсию. Хирург осмотрел лицо, запланировал взятие материала, но на следующий день припухлость внезапно пропала. Врачи сказали, что оперировать тут нечего, и я уехала домой.
В течение следующих трёх лет эта припухлость снова то появлялась, то исчезала. Как по щелчку пальцев. Мы с родителями были очень растеряны. Мои мама и папа — врачи, папа кардиолог, мама фельдшер скорой помощи. На работе они видели многое, но ситуация вводила в ступор даже их. Мы продолжали быть на связи с врачами из РДКБ, но никто не мог понять, в чём дело. Тем не менее у нас теплилась надежда, что в какой-то момент опухоль исчезнет и больше не вернётся.
«Я думала, что нормально отреагирую на диагноз, но когда он подтвердился — заплакала»
В августе 2008 года наконец появилась ясность. Опухоль на щеке снова выросла, но на этот раз никуда не исчезла. Потом лимфоузлы вздулись до размера крупных виноградин. Мне было больно, поднялась температура. Если раньше я не испытывала никакого дискомфорта, то здесь мне реально было плохо.
1 сентября я пришла на школьную линейку 11-го класса, можно сказать, попрощаться с одноклассниками. А 2 сентября мы с мамой сами поехали в РДКБ. Меня сразу госпитализировали и забрали один шейный лимфоузел на биопсию. Врачам стало очевидно, что это рак.
Не дожидаясь результатов биопсии, медики поставили мне центральный катетер и начали первую химиотерапию. Тянуть с лечением гематологи не хотели, потому что опухоль росла и могла поразить другие органы, дать метастазы.
Хотя до 11-го класса я жила обычной жизнью, у меня в голове всегда крутилась мысль, что рак для меня неизбежен и его появление — вопрос времени. Ведь с 11 лет я время от времени приезжала в РДКБ, видела там лысых детей в масках и как-то на подсознательном уровне чувствовала, что и меня это ждёт. Но готов к лимфоме ты всё равно никогда не будешь. Я думала, что нормально отреагирую на диагноз, но когда он подтвердился — заплакала.
При этом медики старались быть бережными и вселить в меня уверенность. Они не утаивали, что у меня опухоль, но подчеркнули, что она лечится, шансы хорошие, есть протокол лечения. С одной стороны, я верила, что мне помогут, потому что теперь врачи знали, что делать, и неопределённость осталась позади. А с другой — возникала мысль: вот и я теперь буду лысой, в маске, как все те дети, которых видела.
«Мало кто понимал, что я проживала»
Родители не скрывали от окружающих мой диагноз. Они открыто говорили, что у меня лимфома, я прохожу химиотерапию и не могу ходить в школу из-за лечения и низкого иммунитета. Любые контакты были запрещены, так как даже самая безобидная для здорового человека инфекция была очень опасной для меня.
Но мало кто понимал, что я проживала. Одноклассники постоянно писали: «Кать, ты когда в школу придёшь?» Учителя возмущались, почему я так долго болею, и грозились, что не аттестуют меня.
Взрослые люди, по всей видимости, не понимали, что такое рак и как он лечится. А уж подростки тем более. Об этом же до сих пор не принято говорить. Я терпеливо объясняла ребятам, что не приду в школу в этом году, дай бог мне вообще пережить этот год. Но спустя пару недель после разговора они снова спрашивали, когда я вернусь.
Мне кажется, если человек не сталкивался с такой болезнью и с таким масштабом горя, он не всегда может осознать, что так бывает. Это трудно. Всё моё общение в итоге свелось к больничной компании — таким же подросткам, как я, товарищам по несчастью, которые меня понимали. При этом своих друзей из прошлого я никогда не осуждала: нормально, что люди погружены в свои заботы и их редко кто-то беспокоит.
«Очень хотелось всё успеть»
Химиотерапия стала частью моей жизни. Жидкие лекарства текли по трубочке и поступали в организм через катетер. Рядом стоял огромный инфузомат — такой медицинский насос, который с нужной скоростью качает лекарства. Я была привязана к нему: приходилось везти его с собой даже в туалет. Но химию я переносила хорошо, сильной тошноты и слабости, как показывают в кино, не было.
Я прошла через девять блоков химиотерапии. Каждый длился около недели, лекарства убивали опухолевые клетки, но при этом очень страдал иммунитет, падали показатели крови. После каждого блока мне требовалось около трёх недель, чтобы восстановиться: при плохих анализах делать новую химию нельзя — организм просто не справится.
Так Катя выглядела во время лечения. Фото из личного архива героини
Опухоль исчезала на глазах: мы с мамой даже не верили, что всё идёт так быстро. Помимо химиотерапии, врачи хотели провести лучевую, чтобы дополнительно воздействовать на опухолевые клетки. Но потом сказали, что организм достаточно хорошо ответил на лечение, поэтому облучение проводить не будут. Я была рада, что химия помогла: врачи предупредили, что после лучевой терапии есть вероятность, что у меня не будет детей. А в больнице я поняла, что хочу большую семью.
Я окончательно осознала, что выздоровела, когда ко мне пришёл врач, чтобы удалить центральный катетер — вшитый под кожу порт, через который лекарства поступают в организм. С одной стороны, это удобная конструкция, из-за которой не нужно ежедневно терпеть болезненные уколы. Но с другой, от него сильно устаёшь: катетер вшит под ключицей, его нельзя мочить, с ним невозможно спокойно сходить в душ.
На тот момент катетер был со мной девять месяцев. И тут в один день его убирают и говорят: «Химии конец, ты, Кать, выписываешься». Моей первой мыслью было: «Ура, я нормально помоюсь!» Так закончилась длинная история моей болезни.
После выздоровления мне очень хотелось жить, очень хотелось всё успеть. Я сразу побежала поступать в медучилище, хотя врачи говорили: «Кать, отдохни годик, погуляй». А мне не хотелось отдыхать, я устала лежать в палате, меня тянуло к новым знаниям. Я много всего увидела в больнице, хорошо понимала, что чувствуют пациенты, и мне хотелось вернуться сюда уже в другой роли. В августе меня выписали, а в сентябре я уже училась на медсестру.
«Рядом с ней я превращалась в маленькую Катю»
Я очень благодарна врачам. Они рассказывали о болезни как о чём-то обыденном, старались не напугать, предлагали чёткий план лечения. Один из моих лечащих врачей, Лариса Николаевна Шелихова, сыграла важную роль в моей жизни. Я познакомилась с ней в 11 лет и в течение всего лечения она оставалась со мной на связи. Помню, она как-то сказала мне: «Мы вылечимся». И я поверила: терпеливо выполняла все указания и соблюдала рекомендации, потому что не хотелось её подводить. Я видела, как Лариса Николаевна хотела помочь мне.
В 2012 году, сразу после окончания училища и через три года после выздоровления, я устроилась медсестрой в отделение трансплантации костного мозга Центра имени Димы Рогачёва, где Лариса Николаевна работает заведующей. Мы встретились уже не как врач и пациентка, а как начальница и подчинённая. Лариса Николаевна сразу доверила мне ответственные задачи и по-деловому давала назначения — то есть объясняла, какие манипуляции я должна проделать с каждым пациентом. Я же всегда волновалась рядом с ней. Если со мной разговаривал другой доктор, я спокойно его слушала и уходила делать свою работу, а если Лариса Николаевна — то превращалась в 11-летнюю Катю, которая очень боится подвести свою наставницу. Она была для меня очень важным человеком, я знала её всю свою сознательную жизнь, она прошла со мной через непростое лечение. Оказалось, что в деловом общении этот опыт может мешать.
Сейчас Катя продолжает работать медсестрой
Я проработала в Центре с 2012 по 2019 год. А потом ушла оттуда, потому что захотелось дальше развиваться в профессии и попробовать что-то новое. Спустя год я устроилась в Центр охраны материнства и детства, в отделение хирургии новорождённых. В нашем отделении лежат малыши с пороками развития и угрожающими состояниями, которые требуют срочного вмешательства. Я ухаживаю за ними: кормлю, готовлю к операции, делаю послеоперационные обработки, внутривенные инъекции, слежу за показателями организма.
Здесь я развернулась в полную силу. Хирурги сразу восприняли меня всерьёз и прислушиваются к моему мнению, ведь как медсестра я провожу с пациентами много времени. Я ценю их доверие.
Я думала поступить в университет и стать врачом, но жизнь распорядилась иначе: я вышла замуж, родились дети, и у меня поменялись приоритеты, захотелось проводить большую часть времени с семьёй. Но я по-прежнему увлечена медициной и своей ролью медсестры. Этой весной я прошла дополнительное обучение на операционную сестру: осталось получить сертификат — и тогда смогу ассистировать на операциях.
«Болезнь не определяет меня как человека, но она помогла определиться, чем я хочу заниматься и как хочу жить»
Я не скрываю, что болела раком. Это был значимый эпизод в моей жизни, который продлился с 11 до 18 лет. Болезнь не определяет меня как человека, но она помогла определиться, чем я хочу заниматься и как хочу жить. Я поняла, что хочу работать в медицине, и стала медсестрой. Решила, что хочу большую семью. Сейчас мы с мужем воспитываем троих сыновей и дочку. Косте 10 лет, Жене восемь, Фёдору семь, а Кире три года.
Иногда кажется, что в обществе существует стандартный набор атрибутов счастливого человека: если ты не был в 30 странах и недостаточно успешен, то значит, ты какой-то не такой. А я считаю, что счастье должно быть внутри, и тогда ты будешь ощущать себя хорошо вне зависимости от внешних обстоятельств.
Мы с семьёй купили в Рязанской области два деревенских дома на берегу реки — для нас и для родителей. Летом к нам приезжал печник, сделал печку. Мы своими руками преображаем дом внутри. Кому-то это может показаться скучным, но меня не беспокоит, что скажут люди. Для меня это замечательная жизнь и самое настоящее счастье. И я рада, что благодаря болезни смогла это осознать.
