В 2018 году Иби Зобои написала роман «Гордость» — его называют ремиксом «Гордости и предубеждения» Джейн Остин. События перенесены в наши дни, а а британские поместья превратились в районы Нью-Йорка. Главная героиня книги — Зури Бенитес. Она живёт с пятью сёстрами, мечтает поступить в университет и после развивать свой родной район Бушвик. Однажды семья Бенитес знакомится с братьями Дарием и Эйнсли Дарси. Старшая Дженайя тут же влюбляется в Эйнсли. А Зури считает, что высокомерным богачам Дарси нечего делать в Бушвике. Мы публикуем главу одиннадцатую.
Летние каникулы на дворе, а поскольку в школу не надо, мама раньше нас не встаёт. Первой обычно просыпаюсь я. Вернее — первой после папули, если ему нужно в клинику в первую смену. Но сегодня мама влетает к нам в спальню и зажигает свет.
— Вы просто не поверите! — выпаливает она от двери — в руке у неё белый конверт.
Я приподнимаюсь на локте. Моя кровать нижняя, на ней не сядешь. Дженайя просто переворачивается с боку на бок, Кайла открывает один глаз, Марисоль уже совсем проснулась, а Лайла вообще не шевелится. Мама опускает увесистый зад к Дженайе на кровать, ёрзает, так и держа конверт в руке. Я заглядываю ей в лицо — что там в конверте, хорошая новость или плохая.
Мама ухмыляется от уха до уха, глаза распахнуты и блестят. Мама чмокает Дженайю в щеку.
— А всё потому, что ты у нас чудо!
Я скатываюсь с кровати, сажусь рядом с мамой. На конверте золотые буквы с завитушками, но мама всё время елозит, ничего не прочитать. Дженайя тоже садится, мама отдаёт ей конверт. Все сёстры уже топчутся рядом, потому что мама явно сама не своя и так стиснула руки, будто конверт этот сейчас изменит нашу жизнь. А вот у Дженайи на лице написано совсем другое. Она не выскакивает с визгом из кровати. Не хлопает в ладоши, не бежит за дверь, чтобы поскорее рассказать папуле, — как это было, когда она получила из Сиракуз письмо, что её приняли в колледж и дали стипендию. Просто улыбается и прижимает конверт в груди.
— Ну и что там? — спрашиваю я наконец.
Лайла пытается отобрать у Дженайи конверт, но та держит его крепко.
— Деньги? — предполагает Марисоль.
— Стипендия? — проясняю я. — Или приглашение на учёбу за границу?
— Любовное письмо? — высказывает догадку Лайла.
Мама забирает у Дженайи конверт, вытаскивает письмо, выходит на середину комнаты, прочищает горло и читает:
— Нас, семью Бенитес, пригласили на… — Она задирает нос и выпячивает губы, изображая этакое чванство. — На настоящий коктейль! — Последнюю фразу она произносит с британским акцентом.
Сёстры дружно хохочут.
— На коктейль? — спрашиваю я.
— На коктейль, — повторяет мама с ещё более комичным британским акцентом.
Близняшки покатываются со смеху.
— Как! Тель! — орёт Лайла, хватаясь за живот и хлопая себя по ляжке.
— Минутку. Кто это пригласил нас на коктейль? — спрашиваю я, потому что приглашения мы получали и раньше: на дни рождения, свадьбы, похороны, выпускные. Но «коктейлями» они не назывались.
— На коктейль нужно коктейльное платье, — сообщает Дженайя, игнорируя мой вопрос. Подходит к одному из своих чемоданов — она их ещё не распаковала. Вытаскивает одно платье за другим.
— А какать там тоже надо? — ржёт Кайла. Они с Лайлой дают друг другу пять — и мне хочется запустить в них ботинком, чтобы они заткнулись.
Тут мне наконец удаётся отобрать у Марисоль конверт, и я читаю вслух:
— «Дорогие члены семьи Бенитес. Будем счастливы видеть вас в новой резиденции семейства Дарси — в программе вечера коктейль, ужин и оживлённая беседа».
— Знала я, что они устроят у себя праздник! — взвизгивает Лайла. — Теперь и мы тоже их дом увидим!
— А курятины или свинины стоит принести? — интересуется мама. — Или, может, лучше каких закусок? Пастелито, например? Или жареных плантано? Знала я: приехали богатенькие — и нам улыбнётся удача!
На следующий день мы подходим ко входу в дом Дарси. В звонок звонит Дженайя, потому что (так сказала Мадрина) именно благодаря ей нам и открылись эти двери. На мне простая джинсовая юбка, цветастая блузка, сандалии Дженайи. Сразу видно, что я не так старалась, как мои сестрички — они-то вырядились, будто на выпуск.
— Мне понадобится общество на случай, если Эйнсли будет занят гостями или ещё что, — сказала перед выходом Дженайя. — Зури, пожалуйста!
Согласившись пойти, я взяла на себя ответственность за всю компанию, за семью, за любимую сестру.
Когда миссис Дарси здоровается с нами, я не улыбаюсь. Взгляд её немедленно опускается на нашу обувь. Я тоже смотрю вниз и вижу, что мама надела леопардовые босоножки на высокой платформе, которые купила на свой сороковой день рождения — его отмечали в маленьком клубе в БедСтай.
Я жарко краснею, потому что понимаю: на таком мероприятии её каблук неуместен.
За спиной у жены появляется мистер Дарси — и только после этого она открывает дверь пошире.
— Добро пожаловать, семейство Бенитес! — выпевает миссис Дарси со своим странным акцентом. Британским, но у белых британцев не совсем такой. Он одновременно и изысканный, и пошловатый, как сногсшибательная сумка от «Луи Виттон». Так близко я миссис Дарси ещё не видела, и она больше похожа на старшую сестру Эйнсли и Дария, чем на их маму.
Лицо у миссис Дарси искривляется, когда мама вручает ей алюминиевые контейнеры. Мама прокашливается.
— Реклама моего ресторанного бизнеса! — произносит она слишком громко. — Сверху пастелито. Делать их меня научил муж, Бени. Я-то вообще не доминиканка, так что пришлось осваивать тамошнюю готовку, чтобы муж не сбежал! — Мама смеётся, и хохот её эхом отдаётся от стен зала, где полно гостей. — А в нижнем контейнере гриот — жареная свинина по-гаитянски. Я-то сама родилась и выросла в Бруклине, а по происхождению чистая гаитянка. Дочек моих видите? Посмотрите, какие фигурки! Это потому, что мы их кормим хорошей национальной едой. В моём доме никаких тощеньких-худосочненьких. Вы бы вот тоже гриота поели, — добавляет мама, глядя на облегающее летнее платье миссис Дарси. — Ваши откуда родом?
Мама трещит как сорока, не давая миссис Дарси возможности вставить ни слова, а потом заходит в гостиную — каблуки её шлёпают по паркету. Марисоль с близняшками идут за ней следом.
— Из Лондона. Моя семья — из Лондона. Район называется Кройдон, — отвечает миссис Дарси мне, папуле и Дженайе, потому что мы всё стоим и ждём, пока нас пригласят.
Мы просто киваем, а мистер Дарси пожимает папуле руку и мягко втаскивает его внутрь. Через секунду мы с Дженайей снова в доме у Дарси — только совсем его не узнаём: теперь на заднем плане негромко играет музыка, слышен гул голосов, всюду люди. Самые разные люди. Есть и чернокожие, и не совсем, и белые, и не совсем — и все промежуточные оттенки. Выглядят все на диво опрятно и элегантно. Я оглядываю свою одежду. Юбка выглядит старой, будто ей уже лет десять. Тут я вспоминаю: на самом-то деле мама носила её ещё в школе. Швы на моих сандалиях разошлись, пальцы на ногах неухоженные, коленки грязноватые. Хочется сбежать домой и переодеться. Собственно, хочется сбежать домой и не возвращаться.
Но тут мы с Дженайей одновременно замечаем их, сестра хватает и стискивает мою руку. Эйнсли и Дария. Дария и Эйнсли. Их лица. Их обувь. Их одежду.
У нас в районе никто не носит галстуков-бабочек. Или подтяжек. А брюки у них пригнаны так тесно, что видно весь рисунок ноги: лёгкий изгиб в колене, прямо как у бегунов-олимпийцев. И они явно занимаются спортом. Сразу видно, что много тренируются.
Дженайя меня бросает, Эйнсли берёт её за руку и уводит в дальний конец зала — представить пожилой симпатичной чернокожей паре.
Вот теперь мне совсем не хочется здесь оставаться. Я поворачиваюсь и выясняю, что до входной двери довольно далеко, а ещё придётся пройти мимо Дарси-родителей, не говоря уж о маме и папуле.
— Вам соды или клюквенного сока? — спрашивает некто в чёрном.
Я отрицательно качаю головой.
Но тут кто-то берёт прозрачный стакан, весь в пузырьках, и вкладывает мне в руку. Дарий. Мы молчим, и, когда я забираю стакан, ладони наши соприкасаются. В первый момент мне кажется, что он это специально, потому что он слегка улыбается. Я отвожу глаза, потом вновь смотрю вперёд, и взгляды наши встречаются. Остаётся только отхлебнуть из стакана, а потом я просто на нервах выхлёбываю всё до конца.
— Не спеши, — говорит он. — Знаю, это не вино, но можно же притвориться.
Он морщится, когда близняшки подходят и становятся рядом. У Лайлы в руке бокал с чем-то тёмно-красным.
— Зи, ты чего тормозишь? Это надо пить, а не то! — говорит Лайла, покручивая жидкость в бокале и отставив мизинец. Отхлёбывает, закашливается. Кайла, хихикая, хлопает её по спине.
Краем глаза я вижу, что Дарий отошёл поговорить с кем-то ещё. Так уже легче, но мне всё равно стыдно.
— А мне казалось, вы не любите клюквенный сок, — говорю я близняшкам.
— А это не клюквенный сок, — широко улыбаясь, выпевает Лайла. — Мы дрянные девчонки, и мы всех надули!
— Лайла! — ору я шёпотом сквозь стиснутые зубы и пытаюсь выхватить у неё бокал.
Но она отдёргивает руку, несколько капель попадают на платье. Я слегка отворачиваюсь — выяснить, смотрит ли на нас Дарий. Хватаю Лайлу за локоть и тащу в сторону, но она так и не закрывает рта.
— Молодец Дженайя, наконец-то обзавелась богатеньким бойфрендом. Пусть теперь за него держится, тогда и мы будем жить красиво! — заявляет Лайла, причём достаточно громко — те, кто поближе, слышат, в том числе и Дарий.
Приходится ущипнуть её за руку, да так крепко, чтобы она даже не вскрикнула. Она понимает, что я не шучу.
— Если не прекратишь валять дурака, расскажу маме с папой, сколько раз ты в прошлом году прогуливала школу, — шепчу я ей в ухо.
Тут даже у Кайлы отвисает челюсть. Подходит дама в чёрном, подставляет мне пустой поднос, я забираю у Лайлы бокал и ставлю туда.
— И что там было? — интересуюсь я.
— Красное вино, — говорит Лайла и отходит.
Лайла держится за руку, прикрывая то место, где я ее ущипнула. Я бросаю на неё убийственный взгляд, и на глаза ей наворачиваются слёзы. Это, кстати, не просто убийственный взгляд, этот взгляд говорит: «Я тебе сейчас так вмажу, что тебя потом разом закопают».
— А вот мои близняшки! — выпевает у меня за спиной мамин голос, и Лайла тут же приводит своё лицо в порядок. — В девятый класс перешли. Моя гордость и радость, но и седые волосы у меня раньше времени от них же.
Близняшки тут же берут другой тон, потому что, если я могу только щипаться и таращиться, мама своими словами способна опозорить их перед всеми присутствующими. Как вот они только что опозорили меня.
Я ищу глазами Дария — хочется как-то понять, расслышал ли он слова Лайлы о том, что Дженайя ищет богатеньких женихов. Я-то знаю, что это не так, но у Дария хватит тупости поверить в дурацкую болтовню моей безбашенной сестрички. Тут я вижу его — он стоит рядом с Эйнсли, и смотрят они в нашу сторону, Дженайя же разговаривает с Кэрри. Я быстренько отворачиваюсь, но всё же вижу их угловым зрением. Эйнсли упёрся в нас взглядом. Дарий что-то шепчет ему на ухо, и лицо у Эйнсли меняется.
Мне знаком этот взгляд. Так на нас смотрели, когда мама втискивалась в переполненный вагон, имея при себе двухместную коляску с близняшками, меня, Марисоль и Дженайю — волосы у всех нечёсаные, носы мокрые, у каждой пакетик чипсов, чтобы мы сидели тихо, пока мама угомонит младенцев. Смотрели, будто зная наверняка, что мама — мать-одиночка, живёт на государственное пособие, бьёт нас от безысходности, отцы у нас у всех разные, мы ютимся в жилье для малоимущих и вообще родом из гетто.
Так на нас смотрели все: белые, чернокожие, другие матери с детишками, которые ощущали себя ответственными гражданками, потому что родили только двоих или троих.
А я в ответ смотрела на них с вызовом и гордостью, и взгляд мой говорил, что я люблю своих родных, да, мы шумные и неопрятные, но мы все заодно и любим друг друга. Там-то я и отрепетировала до совершенства свою бушвикскую свирепую рожу.
Дженайя передвигается к Эйнсли. Только настроение у него изменилось. Я вижу: Дженайя ждёт, что Эйнсли отреагирует на то, что она только что сказала. Но он озирается с таким видом, будто готов на всё, лишь бы сейчас с ней не разговаривать. Я тут же иду к сестре — мне страшно, что сейчас что-то рухнет. И в тот же миг Эйнсли говорит:
— Дженайя, прости, пожалуйста.
И уходит в сторону кухни; бежит от неё.
— Эйнсли, ты куда? — спрашивает Дженайя.
— Най, погоди, — начинаю я, но только зря: сестра, едва меня не оттолкнув, бегом кидается за Эйнсли.
— Дарий, что ты только что сказал своему брату? — задаю я вопрос. Дарий пожимает плечами и отвечает:
— Только то, что обязан был сказать.
— Что…
— Зизи, у тебя голова хорошая. Сама сообразишь.
С этими словами Дарий удаляется.
У меня сердце уходит в пятки — я смотрю, как Дженайя с растерянной улыбкой что-то говорит Эйнсли. Он отвечает без улыбки. Её улыбка гаснет, но в глазах ещё теплится надежда, она продолжает говорить. Эйнсли качает головой, морщится, кладёт руки Дженайе на плечи. Кажется, он одновременно её и утешает, и удерживает на расстоянии. Её улыбка угасает окончательно. Эйнсли одними губами произносит: «Прости» — и исчезает в толпе. Мой черёд подойти к сестре.
— Дженайя, — шепчу я и мягко беру её за руку. В глазах у неё слёзы. — Что случилось? Что он тебе сказал?
— Зури, не лезь. Прошу тебя.
Голос у неё хриплый. Она делает шаг назад, проталкивается сквозь разнаряженную толпу. Клянусь всеми оришами Мадрины: если он обидел мою сестру… Я поворачиваюсь к обоим Дарси, первый порыв — подойти и сказать им всё это в лицо. Только ведь они именно этого и ждут. Я чертыхаюсь про себя и иду за сестрой — сердце громко стучит в ушах.