Героинь книги Хелен Льюис «Неудобные женщины» окружали скандалы. Их сажали в тюрьмы, били камнями и просто высмеивали. Она рассказывает 11 историй о женщинах, которые жили в разных условиях и в разные эпохи, но боролись за общее дело. Мы публикуем отрывок из главы «Право голоса».
Кристабель Панкхёрст была удручена. Пятьдесят лет подавались прошения, проводились мирные демонстрации, выдвигались требования — а у женщин по-прежнему не было права голоса. В октябре 1905 года на собрании Либеральной партии в Манчестере она смотрела, как спикеры-мужчины бубнят с трибуны, и чувствовала, что необходима какая-то новая тактика. Женщины больше не могут вежливо просить о правах: законопослушных суфражисток никто не слышит. Двадцатилетняя студентка юридического факультета была готова развернуть кампанию нового типа. Военную кампанию.
Если вы читали о суфражистках, то, скорее всего, вам знакомо имя Кристабель Панкхёрст. Но сейчас нас интересует женщина, сидящая рядом с ней. Первое, что бросается в глаза на фотографиях, — это её взгляд — острый, ясный и полный любопытства.
Она была пятой среди одиннадцати детей в семье фабричных рабочих из Ланкашира. В школе, куда она ходила всего несколько лет, она ничем не выделялась. Сильный северный акцент отличает её от благородных Панкхёрстов, и позднее девушку задевало, когда его передразнивали. Но Кристабель Панкхёрст потеряла терпение, вверх взвился плакат «Право голоса для женщин», а её 26-летняя спутница очутилась на авансцене.
Молодой политик Уинстон Черчилль проигнорировал её вопрос: «Собирается ли либеральное правительство предоставить женщинам право голоса?» Мужчины старались оттеснить её назад в толпу, а распорядитель надел свою шляпу ей на лицо. Прежде чем её выбросили с митинга, Кристабель плюнула в лицо офицеру полиции, добившись того, чтобы их обеих арестовали. На суде Кристабель сказала прокурору (мужчине) и мировым судьям (мужчинам), что её бесчинство объяснимо:
«Мы лишены возможности законного протеста: у нас нет средств, доступных другим гражданам. У нас нет права голоса — и потому мы должны нарушать общественный порядок… будь мы гражданами, мы бы соблюдали закон».
Молодая женщина, сидевшая рядом с ней, сказала суду, что говорит от имени тысяч заводских работниц: «Мы решили, что нам нужно что-то делать». Она отказалась платить штраф и отправилась в тюрьму.
Эта история получила такую широкую огласку, что девушка стала знаменитостью. Таким было её первое тюремное заключение — всего их будет тринадцать. Знакомьтесь: Энни Кенни.
То, что нам рассказывали в школе из истории суфражизма, оставило смутные воспоминания о чепцах и тюремных сроках. Я знала, что женщины несколько десятков лет проводили мирные акции, а перед началом Первой мировой войны начали бить стёкла. Если бы меня попросили назвать лидера этого движения, я бы припомнила Эммелин Панкхёрст и одну или нескольких её дочерей. На самом деле их было трое: Сильвия, Кристабель и Адела (а двое их братьев умерли во младенчестве).
Кристабель стала самой известной из сестёр, потому что первой перешла к боевым действиям. Вместе с матерью она возглавляла Женский социально-политический союз — его штаб располагался в переулке Сент-Клемент, неподалёку от Олдвича, в Центральном Лондоне. Тех, кто не соглашался с Эммелин или Кристабель, из союза исключали. В конце 1913 года в союз вошли два самых крупных сторонника (и спонсора) — Фред и Эммелин Петик Лоуренс, а также Сильвия и Адела Панкхёрст.
Все, кто не был согласен применять насилие, изгонялись; многие женщины ушли, когда осознали, что в движении нет места демократии. Мужчины также вызывали враждебность: с момента основания ЖСПС в него могли входить только женщины. Тем не менее около сорока мужчин были арестованы за радикальные действия в поддержку союза, а некоторые, включая Фреда Петика Лоуренса, подверглись принудительному кормлению во время голодовки.
Альянсы с другими политическими движениями тоже жёстко контролировались. На тесную дружбу Сильвии Панкхёрст с Кейром Харди, депутатом парламента от недавно основанной Независимой лейбористской партии, всегда смотрели с подозрением. Последним преступлением Сильвии в глазах матери и сестры стало её выступление на одной трибуне с Джорджем Лэнсбери (мужчина и лейборист — двойное оскорбление!) в поддержку забастовки в Дублине.
Члены ЖСПС должны были отстаивать исключительно женское право голоса. Сильвия отошла в сторону, основав Федерацию Восточного Лондона, которая занималась правами женщин-рабочих, и в январе 1914 года её окончательно изгнали из ЖСПС. Сегодня Сильвия — «единственно приличная Панкхёрст»: её заигрывание с коммунизмом кажется современным феминисткам более приемлемым, чем позднейший интерес других суфражисток к фашизму. Сильвия также была более чувствительна к тому, что мы сегодня, из перспективы интерсекциональной теории, назвали бы «пересечением угнетений»: ей была близка идея о том, что разного рода притеснения переплетены между собой и равно нетерпимы. Позднее она принимала участие в антиколониальном движении.
Кристабель Панкхёрст намного больше похожа на продукт своей эпохи. Она считала, что борьба за право голоса — это «война полов», которая оправдывает насилие.
Эта позиция оттолкнула более умеренных суфражисток. О силе личности Кристабель можно судить по её письмам; некоторые из них я прочла в библиотеке Университета Восточной Англии. После Второй мировой войны, уехав в Америку, она отправляла Энни Кенни письма авиапочтой на больших листах бумаги неправильной формы, которые складывала как конверты. Каждый сантиметр был исписан зигзагами текста, строчки бежали во всех направлениях. Кристабель всё ещё была полна гнева.
Властные, преданные одной идее и безжалостные, Эммелин и Кристабель Панкхёрст, несомненно, были неудобными женщинами. А как насчёт их последовательниц? Как им удалось убедить стольких женщин — более тысячи человек — участвовать в насильственных акциях, рискуя получить увечья, угодить в тюрьму, подвергнуться пыткам или умереть? Что думали простые «пехотинцы» об этой великой битве за право голоса?
Энни Кенни восхитила меня как раз тем, что сама она впоследствии ненавидела: она представляла рабочий класс. Сегодня суфражисток принято представлять как дам из высшего общества, которые перемежают званые обеды с поджогами, — вспомним, как выглядит чудаковатая, рассеянная мать семейства из «Мэри Поппинс». Так часто бывает с женщинами, которые нарушают статус-кво: любой намёк на личные привилегии — и их тревоги уже пустяк, ничто по сравнению с другими, более серьёзными проблемами. Да-да, некоторым женщинам приходится нелегко, говорит логика снисходительности, но этим-то на что жаловаться?
Казалось бы, борьба за право голоса — за то, чтобы быть признанными в качестве полноценных граждан, — застрахована от подобной дискредитации. Но это не так. Борьба за избирательное право для женщин шла параллельно с борьбой за избирательное право для мужчин моложе тридцати лет и за независимость Ирландии. Поборники двух последних целей несколько раз (в разное время) норовили обмануть женщин — участниц суфражистского движения, чтобы повысить собственные шансы на успех. Считается, что женщины должны ставить свои потребности на последнее место.
История Энни Кенни интриговала меня также и потому, что я хотела узнать об отношениях между женщинами внутри ЖСПС. Революционная организация, учреждённая женщинами, — это редкость. И здесь у участниц союза появлялся шанс взаимодействовать друг с другом совершенно по-новому и на немыслимом для их предшественниц уровне.
«Невозможно выиграть битву, сражаясь между обедом и пятичасовым чаем, а у большинства из нас, замужних женщин, одна рука всегда была занята поварёшкой», — вспоминала суфражистка Ханна Митчелл.
Значит, в союз вступало много незамужних и бездетных женщин. Эти новообращённые феминистки обретали экономическую независимость, невообразимую для их бабушек и матерей; ЖСПС платил активистам достаточно, чтобы они могли позволить себе аренду квартиры в Лондоне. Впервые политическую деятельность женщин не подавлял быт и финансовая зависимость от мужчин. «Оглядываясь на свою жизнь, я вижу, что мой злейший враг — кухонная плита: она держала меня в подчинении, как тиран», — писала Митчелл.
Целью суфражисток было именно право голоса — они не были поборниками общего блага, не отвлекались на социальные реформы. Они также не растрачивали свою свободу на погоню за удовольствиями. «Организаторы и участницы боевого движения находились под строгим присмотром, как монахини в монастыре, — пишет Кенни в автобиографии 1924 года „Воспоминания бойца“ (Memories of a Militant). — Негласные правила воспрещали ходить на концерты, в театр, курить; наш неписаный распорядок включал работу и сон, который готовил нас к дальнейшей работе».
Такой аскетизм сближал движение с армией, формировал крепкие связи, способные выдержать давление государства. Неожиданным оказалось радостное воодушевление, которое нёс им этот новый мир. «Жизнь, которую мы вели, сама по себе была революцией, — прибавляет Кенни. — Ни домашнего хозяйства, ни чужой указки, ни семейных уз; мы были свободны и одиноки среди блеска большого города — десятки девушек, едва достигших зрелости, объединившихся в революционном движении, — хулиганки или еретички, независимые, бесстрашные и уверенные в себе».
Немудрено, что движение в защиту прав женщин так понравилось Кенни, которая иначе была бы обречена жить, как её мать — вечно беременная и привязанная к родному городу.
В ходе агитационных кампаний Кенни побывала в Австралии, Америке, Франции и Германии. В толпу митингов её заносили на носилках, и она лежала, размахивая носовым платком, словно мученица. Её преследовала полиция. Возможно, у неё даже был роман с Кристабель Панкхёрст — один историк указывал на то, что Энни регулярно делила ложе с другими женщинами в доме Блэтвейтов, неподалёку от Бристоля, прибавляя, что ключ к этой загадке «или пикантный, или очень тривиальный».
Движение суфражисток привлекало и женщин другого типа — подобных той, что познакомилась с Кенни в 1908 году в гостинице «Грин леди» в Литтлхемптоне. «Высокая, величавая, благородная, она выглядела как одна из замечательных аристократок Англии. Так оно и было, — писала Кенни в своих мемуарах. — Она носила длинные цветные шарфы, которые струились, словно облака из полупрозрачного газа. Её тихий голос был полон глубины, и мне чудилась в нем грусть… она была страстно предана женщинам из рабочего класса. Она любила их, и они отвечали ей взаимностью».
Эта высокая величавая женщина — леди Констанс Джорджина Бульвер-Литтон, которая в движении женщин за гражданские права тоже видела своего рода избавление. Для леди Кон это означало свободу от утомительной изысканной жизни, состоящей из присмотра за матерью, чтения русской классики и тоски по призрачному жениху. В своих письмах, написанных ею в двадцать — тридцать лет, Литтон жалуется, что на охотничьих выездах и пикниках «все мужчины на удивление одинаковы».
Её придуманное альтер эго, Дебора, была куда более раскрепощённой, чем Литтон. «Как бы они поступили, если бы я расстегнула блузку и натравила на них Дебору с одной из её сумасбродных выходок? — спрашивала Литтон свою сестру Эмили после очередного скучного вечера. — У меня бы не хватило духу, я даже пуговицы нащупать не смогу. Многие годы я словно зашита сверху донизу, а может, и всегда была такой — как пирожок с яблочной начинкой». Запертая дома, она страдала «манией суицида».
Физическое здоровье тоже было некрепким: Констанс постоянно беспокоило сердце. Но прежде всего ей было скучно. В 1899 году она писала старшей сестре, что всё это — «ожидание вместо настоящей жизни». Движение суфражисток дало ей почувствовать себя живой. Оно же, однако, чуть её не погубило.
📃 Прошло больше ста лет, но проблемы не ушли
Бача-пош: почему афганские девочки на несколько лет переодеваются в мальчиков