Странности в поведении сына Лиза начала замечать, когда ему было пять лет. И без того непоседливый ребёнок стал вести себя агрессивно. Оказалось, у мальчика психопатия. Лиза рассказывает свою историю — как диагноз влияет на поведение сына, как проходит «лечение» и как изменилась жизнь самой Лизы.
Моему сыну девять лет. Всё началось четыре с половиной года назад с довольно безобидных шалостей. Убегал, кричал, не слушался, мог что-то стащить из кафе или магазина. Много грубил, врал. Потом всё пошло по нарастающей. Дошло до того, что он матерился, портил мои документы, воровал деньги, обижал одноклассников, бил меня. Точкой невозврата стал случай, когда он меня два часа избивал кулаками и подручными средствами, а я была в таком шоке, что не могла пошевелиться. Пока не пришла няня, он меня бил. Я забилась в угол и пыталась спрятаться.
Когда мы ходили по улице, он шёл сзади, тыкал меня палкой и смеялся. А однажды ночью я проснулась оттого, что он стоял у моей кровати и смотрел таким взглядом, как в кино — пустым, ненавидящим, жутким. Я вскрикнула и закрыла лицо руками, а он просто развернулся и ушёл. Обижал наших двух котиков. Как сейчас помню — испугал кошку до полусмерти, думала, не придёт в себя.
Мне периодически звонили из садика, потом из школы, жаловались на его поведение. Пару раз угрожали пойти в опеку, потому что я плохо воспитываю ребёнка. С папой на тот момент сын не общался, потому что он его обижал. Возможно, это и дало толчок развитию ситуации, но кто знает… ни один специалист не взялся утверждать.
«Если ты добрый, то ты слабый»
Я не знала, к кому обращаться. Пыталась найти психиатра, но у нас в России невозможно найти специалиста с записью на ближайшее время. Годные врачи расписаны на два-три месяца вперёд, и ты, как слепой котёнок, тыкаешься по клиникам и не понимаешь, кто хорош, а кто нет. Я начала писать знакомым, которые были связаны с психотерапией или со сферой ментального здоровья. В итоге спустя три дня бесконечных звонков мне удалось найти психиатра, который работал с детьми, и записаться на приём. Очень сложно быть в такой ситуации в полном вакууме, потому что тема психического здоровья до сих пор табуирована в России. И это мне ещё повезло, что я была в Москве, а не в регионе.
Тут нужно сказать, что психопатия — это не совсем диагноз. Диагноз — это «формирование психики по психопатическому типу». И вообще диагнозы до шестнадцати, кажется, не ставят, потому что психика еще формируется. У сына сейчас стоит клинический диагноз «F90.0 Нарушение активности и внимания». И «F91.3 Вызывающее оппозиционное расстройство» — он универсальный и довольно всеобъемлющий.
Психопатия — это когда у человека нет понимания чувств, сочувствия, сострадания. Например, обычные люди натворили глупостей и чувствуют вину, стыд, сожаление — ему этого не понять. Других детей можно отругать, и они чувствуют себя виноватыми, пытаются как-то объясниться или раскаяться, но не мой сын. Мой сын понимает только язык силы. В его понимании если ты добрый, то ты слабый. А если ты слабый, то ты не человек.
Ещё он всё время врёт. Так умело, что невозможно понять, враньё это или нет. В какой-то момент ты просто теряешь связь с реальностью и начинаешь сама себя газлайтить.
«До сих пор не знаю, как пережила тот период»
Когда специалист сказал, что у сына психопатия, я испытала боль. Как будто моего мальчика больше нет, но при этом он сидит рядом. Кажется, мир рухнул: ты не та мама, которой всегда мечтала быть — вместе проводить время, радоваться, дать ему любовь, которая в тебе копилась всю жизнь. Смотришь на ребёнка, а это кто-то чужой в теле твоего сына. Это разрывает сердце. Очень большое чувство потери, которое нужно пережить.
Вера в то, что всё может поменяться, когда ищешь признаки, что твой мальчик может вернуться и всё будет как раньше, — это самое страшное. Эта вера питает боль, и наоборот. Замкнутый круг, где ты раз за разом переживаешь потерю. Я постоянно плакала, была в сильнейшей депрессии, не знала, как жить дальше. Жизнь раскололась на «до» и «после». До сих пор не знаю, как пережила тот период.
Я очень эмпатичный, доверчивый человек. Я всё всегда объясняла на чувствах, на морали. А теперь мне нужно говорить на его языке. Но его язык не просто не такой, как мой, он максимально далёк от моей реальности. В нём даже понятий таких нет, звуков, слов. Это выматывает. Я не умею строить свою жизнь вокруг материальных ценностей, не умею быть авторитарной. Я маленькая сорокачетырёхкилограммовая женщина, для которой самое важное в любых отношениях — любовь. И когда ребёнок вдруг изменился, я начала винить себя. Что я сделала не так, что всё так случилось? Почему? За что? Это от меня? Это генетика? Это моё воспитание? Я мало любила? Мало времени уделяла?
«Прогресс осязаем»
Что касается «лечения», мы пробовали много подходов. Был период, когда он занимался с терапевтом и принимал таблетки. Сами таблетки подбирали очень долго. То они его сильно «прибивали», то просто никак не работали — спустя пару недель наступало привыкание. Затем я нашла когнитивно-поведенческого терапевта. Искала именно мужчину, чтобы был и мужской пример. Сын прозанимался с ним год, затем просто отказался ходить дальше к специалисту. Ни к этому, ни к другим.
Он также полежал в психиатрической больнице имени Сухаревой, после чего самый страшный диагноз — подозрение на шизофрению — сняли, но остальное осталось.
Сейчас сын на препаратах, ходит в школу с полным пансионом, на выходные приезжает домой.
Прогресс осязаем. Ребёнок социализируется, лучше ведёт себя в школе. Терапия и лечение помогают ему сглаживать перепады настроения и аффекты. Например, раньше он мог сразу начать бить меня или друга, если что-то было не так, — сейчас не бьёт. Раньше на моё «нет» он мог начать кричать, оскорблять, убегать, провоцировать. Теперь он может сдержать этот импульс и просто уйти в свою комнату и не разговаривать.
При этом я очень внимательно слежу за тем, что говорю. Он очень пунктуальный и очень дотошный. Не знаю, это черты характера или болезнь тоже накладывает свой отпечаток. Но ему нельзя врать, нельзя быть неточным в любых словах. Потому что он найдёт к чему прикопаться и как вывернуть слова так, чтобы можно было делать то, что хочется, а не то, о чём договорились. Это очень выматывает. Это как когда ты общаешься со взрослым человеком-абьюзером. Никогда не знаешь, когда «прилетит». И это очень истощает — постоянное напряжение и непонимание, когда ждать подвоха.
«Любите прежде всего себя»
Переживая всё это, я ищу поддержку в психотерапии и близких людях, в принятии того, что жизнь непрерывна и это ещё не конец. Никто не знает, что будет дальше. А ещё в том, что я сделала всё что могла. И что я была хорошей мамой, но я не на всё на свете могу повлиять. Одна из самых важных мыслей, которая меня поддерживает: «вы должны быть не такой мамой, которой всегда мечтали быть, а той, которая нужна вашему ребёнку».
Женщинам, которые переживают подобный опыт, я хочу сказать, как важно помнить, что вы не могли сделать ничего такого, чтобы диагноз был вашей виной. Посоветовала бы записывать то, что происходит с вами, — это поможет не газлайтить самих себя. Я в своё время начала делать посты в социальных сетях, столько откликов получила, столько поддержки.
Ещё советую отпустить свои представления о том, какая вы мама. Это сложно, но вы не должны справляться в одиночку. Привлекайте папу, бабушек, нянь, школу с полным пансионом. Нам всё это очень помогло. Любите прежде всего себя — у вас вся жизнь впереди, и вы не обязаны всю её положить на алтарь ребёнка. Это не любовь, это жертва, и жертва абсолютно напрасная. Ребёнок не оценит, а вы можете и в больницу попасть или получить сильнейшую депрессию.
«Однажды станет легче»
Помните, вы хорошая мама несмотря ни на что. Общайтесь с психотерапевтами, с друзьями, не молчите, не уходите в себя. Да, вас никто, скорее всего, не поймёт. Начнут давать советы, которые вам никак не помогут, только оценят ваши переживания. Но вам важно превращать эти переживания в слова, чтобы другие люди их слышали. И однажды кто-то услышит, и откликнется, и будет на вашей стороне. Однажды станет легче.
