Литературный опен-колл «Мама в огне» исследует тему материнства: трудности, радости, страхи и победы мам. Из множества заявок мы выбрали 11 историй-победительниц. Перед вами одна из них.
Я пробираюсь через плотную толпу на улице и несу перед собой очень хрупкую хрустальную вещицу. По крайней мере, мне так кажется. Я растопыриваю локти, собираю свой хрусталь в охраняющее кольцо рук — и всё равно чьи-то неосторожные руки и локти задевают моё сокровище. Мне страшно, все мышцы от напряжения задеревенели. Чудится, ещё один толчок — и мой драгоценный хрусталь рассыплется на кусочки. Я снова останусь без живота, с текущими по щиколоткам струйками крови.
Моя первая и неожиданная беременность закончилась крахом. Открылось кровотечение, настолько сильное, что приехавшие врачи уже не смогли никого спасти. Я отошла в туалет — и услышала плеск, будто в воду уронили серёжку или кольцо. И всё. Потеря была такой быстрой и такой страшной, что я даже не успела осознать и первые часы после выкидыша продолжала читать позитивные журналы для мамочек, прикидывая, что надо купить к родам.
С тех пор во мне поселился страх. Он жил глубоко, где-то в пятках и не высовывался, пока я, счастливая и загоревшая после отпуска, не сделала тест и не увидела две полоски. Вот тут-то меня накрыло чувством непоправимого. По всему телу расползся ядовитый жестокий страх, который проникал во все внутренности. Что я наделала? А вдруг… А вдруг снова? Я же слабая, я не в состоянии выносить ребёнка, я не смогу! Это же для особых женщин, не для меня.
Логика тут не работала. Было неважно, что мы с мужем обследовались вдоль и поперёк, что мы отказались от алкоголя и даже просили друзей не курить в нашем присутствии. Все мои планы и надежды разом были отравлены страхом. Я боялась ходить, поднимать вещи тяжелее телефона и вообще шевелиться. Казалось, одно неосторожное движение — и всё закончится.
Из бодрой девушки на каблуках и в стрингах я разом превратилась в несчастное испуганное существо в балетках и специальных хлопковых трусиках для беременных. Я страшно боялась сделать что-то не так. Я отказалась от запланированных поездок, от прогулок и развлечений, сидела в постели и штудировала материалы о беременности. Внутри меня рос крошечный росточек жизни. И страх рос вместе с ним.
И конечно же, всё пошло не так. Меня немного отпустило, и я жарила себе на кухне яичницу с колбасой. Колбаса плевалась в меня маслом, я смеялась — и вдруг почувствовала между ног предательскую липкость. Я едва осилила дойти до туалета и снять с себя трусы трясущимися руками. Я так и знала: кровь. Совсем чуть-чуть, но я ведь была уверена, что всё это не закончится хорошо! Я вызвала скорую, сказала мужу. И не слышала его слов поддержки. Страх выливался из меня вместе со рвотой. На сковородке догорала яичница. До сих пор ненавижу яичницу с колбасой.
Мне казалось, в приёмном покое все просто обязаны подхватиться и ринуться спасать моего ребёнка. Но всё было медленно, долго, я бродила между кабинетами, отвечала на вопросы, писала в разные баночки и теряла надежду. Пока наконец в кабинете у гинеколога мне не сказали, что сердцебиение есть и что мой росточек жив. Просто надо полежать в больнице на сохранении.
А дальше мы с моим росточком всем были безразличны. Я пыталась добраться до дежурного врача, чтобы узнать прогнозы и понять, что с нами будут делать, а от меня отмахивались, мол, не до вас. Потом пришёл врач, глянул бумаги и бросил через плечо: «Ну, какая-то надежда есть». Это звучало как… Как приговор. Мол, поборитесь ещё, если есть силы. Но, вообще-то, шансов мало.
Это потом я узнаю, что небольшие гематомы на таких сроках — совсем не приговор. И что если нет открытого кровотечения и сгустки крови коричневые, всё не так страшно. Но это мне объяснили не врачи. Это я сама накопала в интернете по крупичкам. Зарубежные источники были ещё оптимистичнее: они рассказывали о том, что ничего страшного нет, что маме надо успокоиться и что организм справится сам.
Но доверять своему организму я боялась. Поэтому мне полагались по два укола в попу два раза в день. Уколы жгли и оставляли на коже сетку лопнувших сосудов — мне казалось, это моя жертва за то, чтобы мой ребёнок жил.
Я вышла из больницы ещё более испуганная, чем была. Шла гусиными шажками по дорожке и страшно опасалась споткнуться. А через пару дней открылось новое кровотечение — и мы снова легли в больницу. Всё было то же: страх, уколы, безразличие.
Потом я вышла — и опять всё повторилось. Только в этот раз кровотечение было сильнее. Я ехала в машине скорой и рыдала. Я знала: мой росточек обречён. Мне было ужасно жалко пока ещё не похожее на человечка существо с хвостиком и крошечными конечностями. Но больше было жалко себя: где я, та, которой мужчины делали комплименты, которая всегда улыбалась и пахла цветочным облачком? Меня больше не было. Была загнанная, запуганная девочка с бомбой замедленного действия в животе. Чуть дёрнись — и трагедия неизбежна. Внутри меня — какой-то Чужой, который, убив мою жизнь, скоро уничтожит себя сам.
В палату я попала уже ночью. Тихо пробралась, легла у окошка и смотрела на ветви деревьев в мутном стекле. Ветви складывались в пугающие узоры, а я глотала оставленные мне медсестрой таблетки и запивала их слезами. Тогда я даже подумала, что не надо тянуть это мучение. Проще прервать эту нежизнеспособную беременность, от которой никому нет радости. А потом, утром, ходила по больничному садику и баюкала крошечный живот в руках: «Малыш, я же не всерьёз, это я по глупости. Только не обижайся и не оставляй меня». Чувство вины было таким едким, что, перемешиваясь со страхом, выжигало меня изнутри.
Из больницы я сбежала через четыре дня. К тому времени я уже не могла сидеть, потому что вся попа была синяя, покрылась гематомами и шишками и отчаянно болела. Я решила, что нет смысла запирать нас с малышом в четырёх стенах. Мы или справимся, или нет. Но если я не справлюсь — я хочу переживать это в объятиях мужа и кошки. Хватит с нас прогорклого запаха каши и лекарств.
И мы пошли к станции через цветущий и пахнущий липой лес. Я наконец-то дышала полной грудью, и споры страха скукоживались под ярким солнцем. Я придерживала рукой свой микроживот и тихонько напевала ему колыбельные.
Через три дня я пришла на первый скрининг. Улыбающаяся врач в розовом халате показала мне экран, на котором дрыгался смешной зверёк. «У вас всё хорошо, — сказала она. — Счастливой беременности!»
Потом было всякое. Страх не ушёл, просто затаил дыхание и подобрал свои корни. Каждый раз, стоило мне ощутить влагу в трусах, подумать, что живот шевелится недостаточно активно, или почувствовать новые симптомы, он стремительно разворачивался и заполнял всё тело до кончиков пальцев. Страшнее всего было, когда я наелась свекольного салата и спустя время обнаружила в унитазе ярко-розовую мочу. Никогда так не делайте, если не хотите рисковать своим сердцем.
Но всё было хорошо.
Потихоньку я несла свой хрустальный живот по клеточкам женского календаря. И с каждым новым рубежом казалось, что на мою хрупкость ложится ещё один защитный чехол.
20 недель — о, это уже человек, будут бороться, если что.
30 недель — неплохо, уже выживаемость выше.
37 недель — о боже, доношенная беременность! Мы будем жить!
С каждым новым этапом я выдыхала ядовитые пары страха и вдыхала новый свежий воздух.
А однажды в 39 недель я выдохнула особенно активно — и мне приложили к груди очень красное и очень липкое горячее существо.
И вместе с этим выдохом я попрощалась и со своим хрустальным ненадёжным животом, и с отчаянным токсичным страхом.
Я ещё не знала, что страх давно пустил во мне новые ростки и что они никуда не денутся даже спустя восемь лет материнства, отзываясь на каждую мелочь. Но это будет уже совсем другая история. Эта история заканчивается, когда моя дочка спит у меня под боком, а я рассматриваю её длинные реснички. И наконец-то могу дышать.
