Книга «Вампир» историка наук Франческо Паоло Де Чельи — это большое исследование о вампирах, населяющих Центральную и Восточную Европу. Автор с вниманием и иронией разбирает историю вампиризма от славянских мифов до «Дракулы» Брэма Стокера. Публикуем отрывок из главы «А на третий день ты умрёшь» о мертвеце, которого некоторые учёные считают первым вампиром в истории.
Вдруг посреди ночи раздался яростный стук в дверь. Святые угодники! Это же Джуре Грандо, истинный frappeur, или, проще говоря, «стучащийся мертвец», как называл его в своей классификации персонажей историк и специалист по литературе о призраках Клод Лекутё. Если Джуре Грандо стучал кому-то в дверь костяшками пальцев, это означало только одно: обитателей дома, который выбрал призрак, постигнет несчастье. О да, этот Джуре был бестелесным духом, что под покровом ночи приходил к дверям родственников, друзей и знакомых, призывая их в царство мертвых. Так, по свидетельству одного литератора, проведшего детство в Греции, в некоторых регионах страны «жители, если кто-то позовет их ночью, никогда не откликаются с первого раза». Живые — те настойчивые: они постучат еще раз. Мертвые — нет.
Можно и вовсе не отвечать — что верно, то верно. Затаиться. Притвориться невидимым. Однако в нашем случае такая хитрость, скорее всего, не сработает. Если кому-то не посчастливилось услышать стук призрачных костяшек, такому человеку следовало готовиться к худшему. Причем страшное пророчество сбывалось в течение недели. Несколько похоже на историю с юными героями знаменитого фильма ужасов «Звонок» (2002): сначала они смотрят некое видео на кассете, затем раздается телефонный звонок и голос маленькой девочки предупреждает их, что они исчезнут через неделю. «Семь дней»,—жутковато произносит девочка. Своеобразная цифра-маркер, которая, как мы видим, часто появляется в подобных историях. Однако цифры — всего лишь символы. И в некоторых балканских легендах смерть приходит за героем на третий день после первой встречи с ним. На третий же день и Христос вернулся на землю из царства мертвых. Из мира, куда без вздоха и сожаления темные двойники света уводят тех, кому бы еще жить и здравствовать на земле.
Джуре Грандо Алилович был не только «стучащимся мертвецом», но и, по мнению некоторых, первым настоящим вампиром. Тем, кто по праву носил это звание. Такой факт придал ему значимости и выделил среди прочих сущностей, упомянутых в своеобразном генеалогическом списке, который составляли в течение многих лет после кровавого Рождества в Медведже. Считается, что начиная с Джуре мертвые становятся другими. Проверим, так ли это на самом деле.
Судя по документам, первоначально для обозначения Алиловича все еще использовалось слово «призрак» (Gespenst). Но все же это не дымка, не туман, не дух, а самый что ни на есть Джуре во плоти. История с его участием случилась в истрийском Кринге — он же итальянский Коридиго, в ту эпоху входивший в состав герцогства Крайна, а ныне городок в Хорватии. В год Господа нашего 1672‑й Джуре завел одиозную привычку стучаться в двери порядочных горожан. Проблема заключалась в том, что Джуре уже шестнадцать лет как отдал богу душу. И те несчастные, в чьи дома он стучался, зачастую умирали в считанные дни. Но все это, разумеется, не касалось его вдовы, которая даже пожаловалась в местный магистрат, что покойный, чей пыл не остыл и в холодной могиле, возжелал лечь с ней. Исполнить обязанности супруга, так скаать, — и притом не один раз.
Представители магистрата созвали нескольких бесстрашных соседей, напоили их и сказали, что на них возлагается великая ответственность — искоренить зло, ведь этот Георг или Джуре Грандо уже умертвил многих честных людей, живших по соседству, и каждую ночь являлся в спальню к своей вдове. Добровольцам поручили выследить беспокойного ночного странника и положить конец его злодеяниям. Их было девять человек, вооруженных распятием и с фонарями в руках. Вскрыв могилу, они обнаружили труп нежно-розового цвета. Он будто бы смеялся над ними, и рот его был раскрыт. Воинственные охотники за привидениями до такой степени испугались, что за несколько секунд разбежались кто куда. Это привело магистрат в ярость: они не могли взять в толк, как один какой-то мертвец сумел обхитрить девятерых взрослых живых мужчин и заставил их спасаться бегством, как жалких кроликов. Тогда все те же сотрудники магистрата велели мужчинам взять себя в руки, и все вместе они отправились на кладбище — пронзить труп колом из ветки боярышника. Но всякий раз, как только храбрецы вонзали кол, он выходил из живота покойника, оставляя того целым и невредимым. Тогда один из представителей магистрата, который в то же время отвечал, так сказать, и за духовную сторону, поднял распятие прямо перед лицом мертвеца и закричал: «Смотри, стригон! (Так в Истрии часто называли восставших покойников.) Это Иисус Христос! Он умер за нас, избавив от адского пламени! А ты, стригон, не можешь обрести мир и покой!» Господин с крестом обращался к Джуре, словно экзорцист post mortem или тот, кто наверняка знает, как общаться с мертвыми. Из глаз покойного хлынули слезы. А поскольку пронзить его тело колом так и не удалось, житель Мехренфельса, которого звали Миколо Ньена, попытался лишить Джуре головы с помощью мотыги, оставаясь, однако же, на безопасном расстоянии. Но делал он это так робко и нерешительно, что его напарник — более бесстрашный — Степан Милашич — прыгнул в могилу и отрубил голову Джуре раз и навсегда. В тот миг мертвец закричал и стал корчиться, будто живой, но, залив могилу кровью, наконец утих. Мужчины же засыпали гроб землей и разошлись по домам. С тех пор ни вдова Джуре, ни горожане больше не подвергались преследованиям.
Возникает вопрос: был ли Джуре вампиром? По мнению самых известных исследователей истории вампиризма, и да и нет. С этим не поспоришь, потому что в посмертных воплях Джуре, безусловно, мог соперничать с самим Арнольдом Паоле — однако в сравнении с последним, да и со многими его коллегами из классической эпохи, начавшейся как раз с событий в Медведже, по своей сути он все же кажется более примитивным. В данном случае представляется важным обратить внимание на то, как его называли — стригон (štrigun). Это фонетически вариативный термин, который использовался для обозначения подобных персонажей в Словении, Словакии, Польше, Украине. И еще в Румынии, где стригоны и вовсе чувствовали себя как хозяева. Но к этому мы вернемся позже. В любом случае разное их обозначение указывает на то, что Джуре принадлежит к другой лингвомифологической области, отличной от арнольдовской, хотя и смежной с ней.
Для краткости и из любви к обобщениям, стригонов, или стригоев, нередко (также несколько раз и в этом издании) называют вампирами, подразумевая под этим словом всех возвращенцев с того света. Впрочем, чаще всего речь, конечно, о Центральной и Восточной Европе. Но poetry is what gets lost in translation, «поэзия — то, что теряется в переводе», — предупреждал Роберт Фрост. И чтобы хоть как-то прикоснуться к «поэзии» этих персонажей, следует помнить, что на той широкой дуге, протянувшейся от Германии до Греции и получившей название «пояс европейских вампиров», каждый из них окружен местными верованиями, у каждого — свое, локальное имя и характерные черты. Однако же и эти черты, будто мало им различий, с течением времени менялись, причем порой причудливым образом.
И потому, без разбора употребляя слово «вампир» по отношению к тем или иным мифическим существам, мы можем либо попасть точно в цель, либо оказаться весьма далеки от истины. Особенно если речь идет о периоде, который предшествовал распространению этого термина в Европе в 1830‑х годах, когда, желая понять, что же там на самом деле происходило на соседних восточных границах, заинтересованные лица вновь обратили пристальное внимание на Медведжу, где местные жители как раз таки называли возвращенцев с того света вампирами. И вот в 1830‑х годах всех этих разных персонажей, которые после смерти имели наглость вернуться в мир живых самым противоестественным и не поддающимся рациональному объяснению образом, объединили одним словом: «вампир».
Так он и стал своеобразным «мертвым дикарем». Новая лексема послужила ядром для кристаллизации разнородных образов, теперь уже рассмотренных сквозь призму эпохи Просвещения. Таким образом, именно это слово создало идею о вампире в пространстве Западной Европы. Однако же в исконных местах обитания проклятых существ их по-прежнему называли на свой лад — так, как местным жителям было привычнее и понятнее. Порой от деревни к деревне, от местности к местности кровопийцы настолько отличались друг от друга, что даже и возвращались в мир живых — каждый по-своему, и, конечно, расправлялись с ними по-разному — в зависимости от того, где эта нечисть обитала.
И неважно, был ли Джуре Грандо настоящим вампиром или его дальним родственником, дело, в котором он оказался замешан, осталось, можно сказать, почти незамеченным, в отличие от истории Арнольда Паоле, случившейся полвека спустя. Джуре попал под каток тяжелой политической ситуации последних десятилетий XVII века: то было время изматывающего военного противостояния Габсбургов и Бурбонов, а также знаковая Венская битва 1683 года со второй осадой австрийской столицы османами. В воздухе витало предчувствие катастрофы. Можно сказать, что тучи над австрийской столицей в конце XVII века казались чернее, чем в тридцатых годах следующего столетия, когда Габсбургская монархия, хотя и находилась на краю пропасти, все-таки прославилась своими — будем честны, эфемерными — завоеваниями на востоке.
Стоит признать, Джуре никогда бы не довелось стать звездой на европейской сцене ужасов. И, скорее всего, не без причины. Когда он вдруг решил ожить, не были еще столь популярны и распространены те занимательные журналы и газеты, которые полвека спустя устроили бы вокруг него пляски с бубнами. Однако терпение не всегда вознаграждается, и, если бы эта история стала ждать расцвета печатных изданий, она бы так и не успела побыть новостью, потеряв всякую актуальность. Также в случае с Джуре важно отметить, что происшествия с его участием не были подкреплены ни протоколами, ни другими юридическими бумагами. И потому рассказы о нем могли казаться просто деревенскими сплетнями, к тому же возникшими спустя годы после предполагаемых событий. Но прежде всего, как и в случае с Петаром Благоевичем, в истории Джуре не было и намека на социальные обстоятельства, на тревогу местных жителей и властей, и потому этот неприкаянный Джуре — существо с неясным по сути статусом — навевал мысли о других подобных призраках, прошедших до него длинной чередой. И непосредственно в момент своего явления родственникам и знакомым он не воспринимался как нечто по-настоящему новое и опасное. А спустя время… Мало ли что можно придумать через пятьдесят лет!
В отличие от Арнольда Джуре был «скромным» призраком. Беспокойный, как заядлый выпивоха, он был из той породы духов, что с незапамятных времен курсировали между кладбищем и домом. Он преследовал и даже убивал своих знакомых и соседей, но не заражал их вампирским вирусом, от которого больной сам становится возвращенцем. Словом, от него не исходила опасность инфекции. И после его злодеяний число оживших покойников в городе не увеличивалось. Его случай был единичным, и потому, как только ему отрубили голову, история закончилась. Способ обезвредить тревожного духа был найден. Это и успокаивало, и обнадеживало.
Кровопийцы XVIII века, напротив, с самого начала воспринимались как нечто новое. Возможно, еще и из-за странного слова — «вампир», которое до того не было известно в Западной Европе. Упоминания в нескольких незначительных текстах — не в счет. Это на самом деле важно. За таинственным сочетанием букв скрывались неведомые беспокойные мертвецы, каждый из которых желал вернуться в мир живых когда ему вздумается. Вот почему, при всем уважении к Джульетте — слишком влюбленной, чтобы оценить вещественную силу имени, — сложно согласиться со знаменитым: «А роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». И вообще, может, если бы мы однажды решили называть все цветы «розами», нам стало бы трудно различать их ароматы.
Станьте первым, кто оставит комментарий