Москвичка Ольга Симонова попала в колонию в 2012 году. Пытаясь защититься от побоев мужа, женщина ударила его кухонным ножом. Суд не признал действия Ольги превышением самообороны и осудил её на шесть лет за умышленное убийство. После заключения Ольга вернулась домой к сыну, нашла работу и стала публично рассказывать о том, что может случиться с женщиной, которая долго терпит насилие. Спустя шесть лет после освобождения Ольга рассказала нам о том, какой отпечаток на жизнь накладывает тюрьма и как происходит ресоциализация женщины после колонии.
Что произошло с Ольгой
В 2006 году Ольга Симонова вышла замуж, в 2008 году у них с мужем Алексеем родился сын. По словам Ольги, впервые муж ударил её практически сразу после свадьбы. Тогда она подала на развод, но Алексей просил прощения и обещал, что это больше не повторится. Однако насилие на этом не закончилось. Ольга говорит, что несколько раз сбегала с сыном от мужа, но он находил их, угрожал или уговаривал вернуться, утверждая, что ребёнку нужен отец. 16 ноября 2011 года Алексей пьяный вернулся домой и стал подозревать жену в измене. Ольга вспоминает, что он начал избивать её, она убегала от него по квартире, оказалась на кухне, пыталась отбиться разделочной доской, но та раскололась. В какой момент в руках оказался нож, Ольга не помнит. В тот вечер она убила своего мужа.
В ноябре 2012 года суд приговорил Ольгу к шести годам колонии. Она пыталась обжаловать приговор, но его не изменили. Сын Ольги остался под опекой её сестры. В декабре 2016 года Ольга условно-досрочно вышла на свободу.
«Хотя женщина защищается, она всё равно получает срок за умышленное убийство»
Меня осудили по статье 105. Часть 1. Убийство. По мнению следствия это было умышленное причинение смерти, а не самооборона. Во время заключения я каждый раз обязана была представляться сотрудникам колонии: называла имя, фамилию, отчество, статью, начало и конец срока. И каждый раз меня коробило от названия статьи, ведь умышленное убийство происходит, когда человек что-то заранее решил и потом сделал. Но я ведь знаю, что у меня было не так.
О моей статье сокамерницы знали. Женщины спрашивали, кого я убила. Когда я говорила, что убила мужа кухонным ножом, мне задавали вопрос: «Он тебя бил?» Я отвечал утвердительно, и на этом все вопросы заканчивались. Никого это не удивляло, потому что такие истории довольно часто встречаются. Ни от одной женщины я не услышала осуждения, только слова сочувствия. Даже сотрудники ФСИН, которые перевозят заключённых, так реагируют. Мы ездили в другие колонии, меня и остальных женщин выгружали из автозака, выстраивали и просили представляться. У большинства была статья 228 часть 1 или часть 2 (Приобретение, изготовление, перевозка наркотиков. — прим. ред.). Когда звучала моя 105 часть 1, то даже сотрудники-мужчины спрашивали, кого я убила и было ли в семье насилие. Все всё понимают. Хотя женщина защищается, она всё равно получает срок за умышленное убийство. За попытку спасти себя женщин наказывают.
По данным исследования «Новой газеты» и «Медиазоны»*, в России 79% женщин, осужденных по статье «Убийство», — жертвы домашнего насилия. А 52% женщин, которые получили срок за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть, оборонялись от партнера или родственника. При действующем законодательстве доказать невиновность или уменьшить срок женщине, которая защищалась от актора насилия, почти невозможно. Следствие обычно рассматривает удар ножом как несоизмеримое действие против ударов руками, его редко квалифицируют как превышение самообороны.
Меня на протяжении всего заключения поддерживала семья. Вместе со мной сидели девушки, которые оставались совсем одни. Кто-то из них ещё до колонии прекратил общение с родными, многие не успели построить свои семьи. Были женщины, которые рассчитывали на партнёров, но они им не помогали. По моей статистике, женщин-заключенных бросают чаще, чем мужчин. Мать, сестра, жена или подруга — у мужчин часто есть хоть какая-то поддержка. Я не знаю, с чем это связано, но о женщинах в колониях заботятся меньше. Возможно, считают, что женщина и в одиночку всё выдержит.
«Я только и думала о том, сколько всего потеряла»
В колонии я написала в тетрадке виш-лист. У меня были наивные желания: обнять сына, погулять под зонтом во время дождя, испечь яблочный пирог, почитать книги. Во время заключения я читала газету «Ведомости», где писали про книжные новинки. Я выписывала названия книг, которые нужно будет прочесть после освобождения. В моём списке желаний был 541 пункт. Я все их выполнила.
16 декабря 2016 года у меня был второй суд по условно-досрочному освобождению. В первый раз мне отказали, потому что я попадала в штрафной изолятор. Из-за этого я пропустила 1 сентября, когда мой сын пошёл в школу. Для меня это была трагедия. В колонии я только и думала о том, сколько всего потеряла и упустила. Но в 2016 году суд одобрил мне освобождение. Я плакала, тряслась, не могла в это поверить. На вступление решения суда в законную силу нужно 10 дней, поэтому вышла я перед самым Новым годом.
Из колонии меня забирали сестра и её муж. По дороге домой мы заехали на заправку, там я купила себе разноцветного игрушечного пони. Я купила его как будто сыну в подарок, но на самом деле взяла себе: было приятно, что у меня теперь есть что-то своё, то, что никто у меня не заберёт.
«У сына долгое время была другая мама — моя сестра»
Когда мы приехали домой, я увидела сына, но не стала его сразу обнимать. Сначала пошла в ванную, хотелось смыть с себя всё. После душа я надела домашнюю одежду и пошла к сыну. Я долго его трогала и нюхала. Потом обнималась с мамой и сестрой. В тот день я очень много плакала, у меня страшно опухли глаза.
Когда я попала в тюрьму, сыну было три года, поэтому у него долгое время была другая мама — моя сестра. Он даже сейчас её называет мамой. На свидания в колонию его ко мне не привозили, потому что я не хотела, чтобы он это запомнил. Даже для взрослого человека это непросто: гнетущая атмосфера, досмотры. Родные ко мне приезжали только раз на длительное свидание, но без ночёвок. Я не хотела, чтобы они оставались в этом месте.
В первые дни после освобождения я не могла надышаться сыном. Хотя я понимала, что нельзя повиснуть на нём, и не ждала, что он будет относиться ко мне как раньше. Возвращать доверие ребёнка — долгий процесс. Я не настаивала, не давила, не просила не называть сестру мамой, например. Всё шло постепенно. Я делала с ним уроки, готовила ему шоколадные кексы, гладила вещи, книжки читала. Делала всё, что обычно делает мама.
С сыном о случившемся я пока не говорила. Официальная версия, которой придерживается семья: папа умер, потому что у него остановилось сердце, а мама уехала работать. При этом все говорят ребёнку, что папа был хороший и любил его.
Мне страшно думать, что будет, когда сын вырастет и обо всём узнает. Я не могу навязать ему свою точку зрения, сын имеет право думать так, как хочет. Моя любовь к нему не станет меньше, если он не сможет меня понять или отдалится от меня.
Три года после моего освобождения мы жили вместе с сестрой. Ей было тяжело сразу нас отпустить и резко изменить свою жизнь. У неё нет своих детей, и мой сын был для неё больше, чем племянник. Я и сама первое время была не готова к самостоятельной жизни. Сестра ходила со мной отмечаться в отделение полиции, потому что мне было страшно. Ещё было страшно на улице слышать сирены проезжающих мимо машин. Это выученный в тюрьме навык: если слышишь сигнал, значит — опасность. На людей в форме я тоже до сих пор не могу спокойно реагировать.
«После освобождения я ждала разрешения на любое действие у сестры или мамы»
Мир вне стен тюрьмы показался мне очень ярким. Приятно побегать по траве босиком, позагорать, когда тебе этого хочется, спать на постельном белье, которое вкусно пахнет. В колонии мыться можно было только раз в неделю в бане. А сейчас у меня есть много разных баночек и средств для ванной, я всё моюсь и моюсь, как будто от чего-то никак не могу отмыться.
Приятно, что больше никто не ковыряется в моих личных вещах. В камерах во время осмотра сотрудники могут пересматривать твои фотографии, читать твои письма. Это унижает и обезличивает заключённых. В тюрьме у тебя не должно быть собственного мнения, не должно быть свободного времени, чтобы побыть наедине с собой, подумать.
Все правила в тюрьме размывают чувство собственного достоинства: заключённым нельзя класть руки в карманы, нужно носить одежду, в которой жарко летом и холодно зимой, жить можно только по распорядку, на всё требуется разрешение. Потом от этого сложно отделаться.
После освобождения я ждала разрешения на любое действие у сестры или мамы: пойти куда-то, что-то купить, сделать что-то вместе с сыном. Я как будто ждала одобрения. У меня нет готового рецепта, как выйти из этого состояния. Мне помогал список из моих желаний, любовь к сыну, психолог. Я почти шесть лет на свободе, но полное принятие пришло ко мне совсем недавно. Я перестала себя винить за то, что сделала, перестала чувствовать себя человеком второго сорта.
В 2021 году с меня сняли судимость. Если нет правонарушений после освобождения, нет никаких претензий со стороны закона, то судимость снимается. Когда это случилось, я первым делом сделала визу и поехала в Грецию. Я была так счастлива!
«У меня был выбор: либо плачу, что столько потеряла и упустила, либо беру себя в руки и начинаю работать»
Когда заключённый выходит по условно-досрочному, то он должен соблюдать несколько условий. Например, трудоустроиться. У меня есть аттестат комиссии по ценным бумагам: моя работа до заключения была связана с бухгалтерскими услугами. Но я понимала, что аналитиком в крупную инвестиционную компанию меня не взяли бы из-за судимости. Я была согласна на любую работу, поэтому сначала устроилась курьером за 20 тысяч рублей.
Я много чем занималась сразу после освобождения, например шила папахи для казаков. Многие женщины, работавшие швеями в колонии, после окончания срока продолжают этим заниматься. Так, девочка, с которой мы были в одном отряде, после освобождения организовала своё производство по пошиву одежды и пригласила к себе работать женщин, которые сидели вместе с ней.
К лету 2017 года я решила вернуться к работе по профессии. Зарплаты курьера не хватало, чтобы хорошо обеспечивать себя и сына, а я мечтала свозить его на море. Я много читала, осваивала новые программы, изучала изменившееся налоговое законодательство, сидела ночами. Многое стало другим за время, которое я провела в колонии: поменялись платформы, ставки, сроки исчисления. Поначалу я работала бесплатно: месяц вела бухгалтерию компании и консультировала. У меня был выбор: либо я плачу, что столько потеряла и упустила, либо беру себя в руки и начинаю работать. Я выбрала второе, хотя, конечно, по поводу упущенного времени я всё ещё рефлексирую.
Сейчас я работаю сама на себя, оказываю консультационные бухгалтерские услуги. Я практически не ищу клиентов, меня буквально передают из рук в руки, потому что знают, что я работящая и стрессоустойчивая. Я не говорю клиентам о том, что сидела в тюрьме, да и они у меня этот факт не запрашивают, потому что я работаю по контракту.
«Сейчас я отслеживаю, не нарушает ли партнёр мои границы, нет ли манипуляций, эмоционального давления, шантажа»
Уже почти два года я в отношениях. Когда мы встретились с моим партнёром, мне показалось, что мы были знакомы и раньше. Я стала мысленно перебирать ситуации и места, в которых мы могли пересечься, но никак не могла вспомнить. Поэтому я просто подошла и сказала: «Я Оля, мы знакомы, просто я не помню ваше имя». Возможно, если бы не эта уверенность, то не рискнула бы подойти. В итоге выяснилось, что раньше мы не пересекались.
Буквально через два дня я сказала в переписке, что я убила мужа и отсидела в тюрьме. Было страшно, что меня могут не принять. Просто я считаю, что лучше выложить все карты сразу. Ведь если всё зайдёт далеко, то человек может подумать, что его намеренно обманули. Меня мой партнёр принял и не осудил.
У меня не было страха перед новыми отношениями. Просто сейчас я отслеживаю, не нарушает ли партнёр мои границы, нормально ли разделяются домашние обязанности, нет ли манипуляций, эмоционального давления, шантажа. В моих отношениях этого нет, но я всё равно держу ухо востро. Я никогда и не думала, что в отношениях мне может быть так комфортно. А ещё я рада, что у сына появился друг, который разделяет его интересы: они вместе едят бургеры и играют в приставку.
«В тюрьме я научилась принимать неприятности с достоинством»
Раньше я всегда хотела, чтобы моя жизнь была без поражений, без ошибок — идеальной. Я прилагала к этому много усилий. У меня было сложное детство, я росла без отца, поэтому всегда много работала, стремилась к материальной независимости. Казалось, что я смогу держать всё под контролем и если приложу ещё больше усилий, то смогу донести до мужа, что я хорошая, и насилие прекратится.
В тюрьме я научилась принимать неприятности с достоинством, там я стала другим человеком. Но все шесть лет, что я нахожусь на свободе, я продолжаю осмыслять полученный в заключении опыт.
В 2021 году вышло моё первое интервью. Я сама захотела рассказать свою историю и написала Саше Граф, потому что увидела её зин «У ворот женской колонии никого». После публикации интервью на меня вышла журналистка Саша Сулим. Я тогда не знала, что такое канал «Редакция», насколько серьёзное и большое это медиа. Для фильма Саши я тоже рассказала, как и за что попала в тюрьму. После выхода фильма на Ютубе меня стали узнавать, но я чувствую себя комфортно. Да, я человек, который сделал то, что сделал. А говорю я об этом, потому что мой пример может многим помочь.
«Я хочу громче прокричать свою историю, чтобы это стало предупреждением тем, кто терпит домашнее насилие»
В 2021 году я ходила на выставку в музее «Гараж», посвящённую пандемии и тому, что происходило в мире в это время. Мне показалось, что там очень не хватает стенда, который был посвящён теме всплеска домашнего насилия. Я решила написать об этом на почту музея. Конечно, тогда мне никто не ответил. Но я подумала, что смогу сама сделать свою выставку о том, что меня волнует. Тогда я пошла учиться в онлайн-школу на арт-менеджера.
Организовать первую выставку долго не получалось, но потом я связалась с Юлей Наполовой, основательницей и директором архитектурного бюро PS Culture. Она спросила, почему меня интересует тема насилия. Я честно рассказала ей, что убила мужа, который меня бил, и отсидела в тюрьме. Вместе с ней и куратором Еленой Крыловой мы сделали «Нефиолетовую выставку». Мы собрали работы современных российских художников и художниц на тему насилия. Лена Крылова даже не побоялась сделать частью экспозиции рисунки Юлии Цветковой***, которая тогда ещё находилась под следствием.
С помощью интервью, выставки, моего телеграм-канала «Как дальше» я хочу громче прокричать свою историю, чтобы это стало предупреждением тем, кто сейчас терпит домашнее насилие. Когда ты находишься в ситуации насилия, то конец не кажется очевидным. А в итоге либо тебя убьют, либо ты убьёшь и у тебя взамен заберут минимум шесть лет жизни. Терпеть насилие — это опасно как для женщин, так и для мужчин, которые думают, что женщин безнаказанно можно бить.
*издание признано иноагентом
** фонд признан НКО-иноагентом
*** признана Минюстом СМИ-иноагентом
💪 Почему в России нужен закон о профилактике семейно-бытового насилия
«Я хотела семью и спокойную жизнь»: истории женщин, которые попали в кризисные центры
Как сын избивает чемпионку мира по пауэрлифтингу, а она ничего не может с этим сделать
