В обществе существует раскол по отношению к проблеме продажи секса: одни называют её насилием и эксплуатацией, другие говорят о свободном выборе женщины. Вместе с экспертами разбираемся, какую формулировку корректнее и правильнее использовать, говоря о секс-индустрии и о тех, кто в ней находится.
Вероника выступает против терминов «секс-работа» и «секс-работница». Предлагает использовать формулировки «коммерческая сексуальная эксплуатация», «проституированная женщина» или «женщина, вовлечённая в проституцию».
Секс-индустрия — это очень прибыльный бизнес. И есть люди, которые финансово заинтересованы в том, чтобы поддерживать позицию «это такая же работа»: сутенёры и трафикёры. Ещё одна сторона, из-за которой и существует секс-индустрия, — спрос. Это мужчины, покупающие «секс-услуги», которым это удобно и выгодно и которые тоже будут поддерживать эту точку зрения.
Мы рассматриваем всю секс-индустрию как коммерческую секс-эксплуатацию, как форму насилия. Потому что секс не может быть услугой, человек не может быть товаром, а продажа так называемых секс-услуг не проходит бесследно. Ненормально покупать другого человека для секса, потому что это эксплуатация и объективация.
Сфера состоит в основном из случаев торговли людьми, их около 80%. Это случаи принуждения, когда люди не могут свободно выходить из секс-индустрии: их контролируют, шантажируют и запугивают. Это форма современного рабства.
Сексуальную эксплуатацию нельзя назвать «такой же работой, как и все остальные».
Во-первых, потому, что сексуальность — это часть личности, которую нельзя отделить от человека и сделать товаром. А секс может быть только по обоюдному согласию. Если женщина соглашается на секс за деньги, она обычно этого секса не хочет. По сути, это оплаченное изнасилование, на которое женщина идёт, потому что ей нужны деньги или потому, что её принуждают к этому. Согласие якобы покупается, но на самом деле его не существует.
В то же время секс является сексом, когда женщина сама выбирает партнёра, вид и форму секса, длительность и так далее. Когда в любой момент она может это прекратить, когда она может говорить о своих желаниях и просить что-то в отношении себя, а не только выполнять требования других. Когда нет какого-то из этих элементов, секс становится насилием.
Очень большая разница между тем, когда ты работаешь, например, сантехником и сталкиваешься с чем-то неприятным, и тем, когда есть нарушение твой телесной целостности.
Во-вторых, в секс-индустрии высокий уровень угроз: это сфера с максимально высоким риском убийства и огромным количеством насилия. Причём насилие по отношению к женщинам: более 90% проституированных людей — женщины и девочки. Эта проблема связана с патриархатом и гендерным неравенством в обществе. Если бы это была «такая же работа, как и любые другие», а также «прибыльная», как принято считать, там было бы не менее 50% мужчин.
В-третьих, в обычной работе с опытом приобретается профессионализм, человек становится востребованным специалистом в своей сфере. А в коммерческой сексуальной эксплуатации происходит обратное: самый высокий спрос на молодых девушек и на детей. И с годами востребованность пропадает. Это полностью противоречит понятию «работа».
Долгое нахождение в секс-индустрии сильно травмирует. Из-за высокого уровня риска и насилия в этой сфере у женщин часто возникают зависимости от алкоголя и наркотиков — они позволяют это выдерживать. Возникают психические расстройства, потому что находиться в постоянном контакте с опасностью очень тяжело для психики. Практически у всех в разной степени происходит диссоциация: женщина «отделяет» себя от своего тела и труднопереносимых переживаний. Это такая психологическая защита, когда тело перестаёт восприниматься принадлежащим себе, и так становится проще переживать все угрозы.
Диссоциация опасна, потому что её невозможно «включить» с клиентом, а потом «выключить». Часто проституированные женщины не чувствуют телесных ощущений. Поэтому те, кто вынуждены продавать «секс-услуги» на улице зимой в лёгкой и короткой одежде, могут действительно не мёрзнуть. Они просто не понимают, что происходит с их телом. Из-за того, что контакт с телом и с реальностью нарушен, женщины могут сами травмироваться: часто спотыкаться, падать, не замечать предметы на своём пути, игнорировать болезненные симптомы и так далее.
Могут формироваться ментальные искажения: женщины, которые находятся в индустрии длительное время и не могут оттуда уйти, начинают убеждать себя в том, что это их выбор, и находить вторичные выгоды. Тяжело осознавать и принимать, насколько это страшно, невыносимо и травматично, поэтому женщины могут избегать этих мыслей.
Есть люди, которые считают, что это свободный выбор. Причины могут быть совершенно разные: от незнания до непонимания полной картины происходящего в сфере. Вопрос в том, что мы понимаем под «добровольным выбором». Я часто говорю, что это выбор без выбора либо выбор того, кто девушку первый изнасиловал. Всегда есть причины и обстоятельства, повышающие уязвимость женщин перед вовлечением их в секс-индустрию. Это может быть пережитое ранее сексуализированное насилие, из-за чего может сильно меняться отношение к себе, к своему телу, к своей ценности и к сексуальности. Также частые причины попадания в секс-индустрию — ментальные расстройства, проблема алкогольной и наркотической зависимости, бедность и бездомность. И такой «выбор» женщине приходится совершать, чтобы просто выжить.
В языке проявляется попытка нормализовать секс-индустрию: «секс-услуги» и «эскорт» вместо «проституция», «секс-работницы» вместо «проститутка», «салон» вместо «бордель» и так далее.
Эти языковые трансформации якобы борются со стигматизацией, но на самом деле нормализируют проблему и отрицают в ней насилие.
Естественно, мы против терминов «секс-работа» и «секс-работница», потому что это не работа, а эксплуатация, и это не полностью добровольный и свободный выбор. Секс не может быть услугой или товаром.
Я предпочитаю использовать термины, указывающие на элемент насилия в этой сфере. Вместо «проституции» и «секс-работы» лучше говорить «сексуальная эксплуатация» или «секс-индустрия», но с оговоркой, потому что в секс-индустрию входят и разные другие формы: вебкам, порно, массажные салоны, стриптиз.
А вместо слова «проститутка» — «проституированная женщина», «женщина, вовлечённая в проституцию» или «женщина, принуждаемая к оказанию „секс-услуг“». Эти термины показывают, что секс-эксплуатация — это система, в которой, помимо женщины, есть ещё другие элементы: покупатели «секс-услуг» и продавцы, то есть сутенёры или трафикёры.
Мария считает, что не существует универсального «правильного» варианта. В случае с конкретными людьми предлагает спрашивать, какими словами они сами говорят о своей деятельности.
Я убеждена в том, что язык не только отражает то, как мы воспринимаем мир вокруг, но и определяет его. Это двусторонний процесс. Образ себя и будущего и образ видимого мира можно конструировать с помощью языка. Поэтому важно не только то, что мы делаем и о чём мы говорим, но и то — как мы говорим. Потому что слова — это и есть дела.
Любое насилие также начинается со слов: с позволения себе или другим говорить определённые вещи. Толерантность к насилию в обществе начинается со слов и заканчивается тем, что люди спокойно смотрят, как одни убивают других. Если допустить насилие в речи, то позже оно появится и в других вещах. И я верю, что благодаря корректным и этичным формулировкам можно менять какие-то вещи и уровень комфорта в обществе.
У слова «проститутка» есть негативные коннотации, — это уже не нейтральная формулировка и больше похоже на оскорбление. Есть такое проверочное упражнение, чтобы понять, нормальное ли слово, или с ним уже что-то не так. Если мы можем использовать слово в переносном смысле как ругательство, значит, в прямом значении его употреблять нежелательно. Например, иногда можно услышать: «Оделась как проститутка» или «Сотри эту помаду, выглядишь как проститутка». Соответственно, сказать нейтрально про человека, употребляя это слово, не получится.
Насколько корректно использовать термины «секс-работа» и «секс-работник» — нет однозначного ответа.
Феминистки и активистки очень плохо относятся к этим формулировкам, потому что выступают с позицией, что секс не может быть работой. И что секс-работа существует в условиях патриархального и экономического давления на женщину. И всегда есть глубинные причины, вынуждающие её этим заниматься и продавать свою интимную неприкосновенность другим, в том числе неприятным людям. Феминистки настаивают на термине «проституированная женщина». В нём видно отсутствие субъектности: она проституирована кем-то. Здесь отражается, что женщина не сама это выбрала.
При этом существует и другая позиция. Есть организации, которые помогают секс-работницам и объединяют их. Одна из них — «Серебряная Роза» в Санкт-Петербурге. Они настаивают на терминах «секс-работники» и «секс-работа». Отсылаются к международным движениям и терминам (термин «секс-работник» был утверждён в 2005 году на Всемирном съезде секс-работников в Брюсселе). И борются за то, чтобы то, чем они занимаются, было максимально безопасно во всех смыслах. У этого сообщества, как и у других сообществ, объединяющих людей, есть институциональное представительство и лозунг: Nothing for us without us. И в первом подходе этот принцип нарушен: люди говорят извне, но сами зачастую не являются проституированными.
Лично я разделяю позицию феминисток и активисток и считаю, что это не такая же работа, даже если женщина говорит, что это её выбор и для неё это не травма. Мы имеем ситуацию экономического неравенства женщин и вообще неравенства разных групп людей. И мы не знаем, что у человека было в прошлом. Я считаю, что в идеальном мире секс-работы не должно быть и что секс должен происходить только по обоюдному согласию и бесплатно для всех.
В разговоре с самим человеком всегда есть возможность спросить у него, как он идентифицирует свою деятельность. Это самое простое правило — обращаться к человеку так, как он хочет. Другой вопрос — когда мы имеем дело с публичной речью и говорим о людях в третьем лице. В либеральных СМИ консенсус такой, что в основном все пользуются термином «секс-работа». Мне кажется, это меньшее из зол. Потому что термин «проституированная женщина» лишает женщину её субъектности, а «проститутка» и «проституция» очень сильно обросли негативными оттенками. И если мы не хотим человека обидеть, нам эти слова не подходят.
Часто люди (в том числе и журналисты) прибегают к формулировкам «секс-работа» и «секс-работница», чтобы нейтрализировать понятие и уйти от оскорбительных и стигматизирующих значений.
Иногда называют сутенёра «менеджером» или «третьим лицом». И ещё сейчас часто говорят «эскортница», подразумевая секс-работницу, хотя изначально эскорт не включает в себя физических взаимодействий. Здесь мы имеем дело с эвфемизмами, которыми пытаются скрасить то, что на самом деле скрашивать не нужно. Но зависит и от того, кто их использует и с какой мотивацией. И в любом случае к этим терминам большие вопросы.
Я не знаю формулировок, которые были бы на сто процентов нейтральными и отражающими всю сложность этого явления. Если мы имеем дело с конкретным человеком, то правильно использовать те формулировки, которые он сам для себя считает нормальными. А если мы не знаем, про кого говорим, — универсально «правильного» на данный момент не существует.
Против эвфемизмов «секс-работа», «секс-работница», «салоны» и «менеджеры».
Изначально я попала в консумацию. Так называют стимулирование спроса в ночных клубах, ресторанах, караоке или барах с помощью специально нанятых привлекательных девушек, которые должны «раскрутить» клиентов на покупку спиртных напитков. Определённый процент от чека клиента достаётся девушке. Я считаю, что это отдельный вид торговли людьми, и как раз оттуда девушки часто попадают в проституцию. Так случилось и со мной. Срочно нужны были деньги, и я поддалась ошибочному мнению, что как в консумации, так и в проституции их можно получить легко и в большом количестве.
Сфера проституции и эскорта сильно романтизирована из-за подачи объявлений и рекламы со стороны сутенёров. Это всегда красивые обороты про деньги и свободу, и никто напрямую не говорит, чем ты будешь заниматься и какие могут быть риски и опасности. В моей первой поездке я до конца не понимала, что я буду делать и что я вообще должна буду заниматься сексом. Мне на это намекнули на «собеседовании», потому что я задала прямой вопрос.
Сейчас часто транслируют идею того, что проституция — это «такая же работа» и свободный выбор. У меня довольно жёсткая позиция, что это не выбор и не работа, тем более «такая же, как другие».
Это всегда насилие, это покупка человека, и этого не должно быть.
При этом я уверена, что каждая ситуация индивидуальна и каждая женщина тоже. Она может искренне считать, что это она выбрала такой путь и что ей даже нравится, и я не могу это отвергать. Но в любом случае это желание и этот выбор всегда сомнителен. Я видела многих девушек, которым якобы нравится, что они делают, но с точки зрения денег. А когда разговор заходит о мужчинах, о ситуациях, которые происходят, о чём-то противном и неприятном — становится понятно, что этим женщинам тяжело и что всё не так однозначно с этим выбором.
Всё это было постоянным насилием. У меня всегда было чувство, что меня заставляют — как «клиенты», так и «начальники». Много раз мне приходилось сталкиваться с избиениями и изнасилованиями. Однажды пьяный и под наркотиками сутенёр заставлял меня переспать с ним. И я просто поддалась, потому что боялась, что он может что-то сделать: причинить физическую боль или повлиять «на работу».
Поэтому использовать термин «секс-работа» абсолютно некорректно, эти слова нельзя ставить рядом. Потому что в основном ты не контролируешь ситуацию, не являешься хозяином своего тела и с тобой могут делать всё, что захотят.
Постепенно моё отвращение стало очень высоким, и я уже не могла мириться с положением, что меня заставляют и насилуют. Накапливалось ощущение, будто я не человек, а вещь. Это больше психологическая штука, которая складывалась из общения с теми, кто участвовал в этом: клиенты, сутенёры и сами женщины. Участились случаи побоев. На встречах с клиентами я не могла делать вид, что мне весело и легко. У меня началась депрессия, и я стала искать в интернете фонды помощи, к которым можно было бы обратиться. Я хотела уйти из проституции, но не знала, что делать. Мне нужна была психологическая помощь и совет, поддержка.
Так я нашла информацию о фонде «Безопасный дом» и написала им, когда была в другой стране. Мы общались, обсуждали план выхода из сферы и начала новой жизни. Это было сложно, моё психологическое состояние оставляло желать лучшего. Денег не было, и казалось, будто я проспала часть своей жизни и всё нужно было начинать снова. В итоге я не смогла выйти сразу и какое-то время ещё в этом находилась. Но на второй раз, когда я застряла в далёкой азиатской стране без денег и фонд помог мне вернуться в Россию, я решила, что это точно всё. Тогда я вышла из проституции, в которой провела около трёх лет. С осуждением общества я не сталкивалась, потому что никто из окружения не знал, чем я занимаюсь.
Долгое время я не могла найти работу и вообще хоть как-то встать на ноги. И после нахождения в проституции у меня остались психологические травмы. Порой невозможно было общаться с мужчинами, заниматься сексом. Остались триггеры на всё, что связано с секс-индустрией.
Я считаю, что эвфемизмы по типу «секс-работа» и «секс-работница», «салоны» и «менеджеры» и прочее вообще не соответствуют сути изначальных понятий.
Все эти слова мне противны, потому что ими пытаются прикрыть насилие и грязь, нормализовать их.
Я как-то сказала таким «менеджерам», что они сутенёры, а я проститутка. И они глубоко обиделись, и прекратили со мной общение. Но я думаю, они просто испугались, что это приведёт к тюрьме. Я согласна с термином, который использует фонд «Безопасный дом», — проституированная женщина. Потому что такая формулировка не ставит на женщине клеймо, но говорит о том, что она по каким-либо причинам вынуждена заниматься проституцией.
Надеюсь, что когда-нибудь в своих насмешках и ненависти к проституции люди обратят внимание на мужчин-покупателей и на сутенёров, а не на женщин, которые этим занимаются. Ведь женщинам, вовлечённым в проституцию, нужны помощь, понимание и поддержка.
