В 2021 году в детских домах России находилось около 37 тысяч детей — об этом рассказала уполномоченный при президенте РФ по правам ребёнка Мария Львова-Белова. Как попадают в учреждения, как выглядит жизнь воспитанников и что ждёт подростков, которым исполняется 18 лет? Обо всём этом «Горящей избе» рассказала Екатерина Куракина. Она попала в детский дом в возрасте пяти лет, а после воспитывалась в приёмной семье. Сейчас девушка живёт и работает в Москве вместе со своим мужем, тоже выпускником детского дома.
«Выяснилось страшное»
Когда я была маленькой, мы с мамой и папой жили в селе Новостройка Пензенской области. У моей мамы четверо детей: старшая сестра, рождённая от другого отца, брат, средняя сестра и я, самая младшая. Я практически не помню раннее детство, но, по рассказам брата, наша жизнь была совершенно обычной.
Всё изменилось в феврале 1997 года, когда мне было пять лет. Незадолго до этого выяснилось страшное: наш папа насиловал старшую сестру. Маму это известие сломило, и она стала много пить, хотя раньше не увлекалась алкоголем. В доме начались бесконечные скандалы: мама пыталась уйти от отца, но при каждой попытке он сильно её избивал, и в итоге она оставалась с ним. Спустя несколько дней после очередного такого случая мама умерла. В заключении о смерти написали, что причиной стала острая форма ишемической болезни сердца.
На похороны приехала мамина сестра из Якутии. Она же написала на папу заявление в милицию, обвинив в насилии над моей сестрой. Его почти сразу взяли под стражу, а чуть позже признали виновным и отправили в тюрьму. Он вышел оттуда только в 2006 году. Тётя пыталась добиться, что его также признали причастным и к смерти мамы. Для этого даже проводилась эксгумация тела, но доказательств оказалось недостаточно.
Старшая сестра к тому моменту уже была совершеннолетней, и после всех этих событий уехала в районный центр Кузнецк, где училась в техникуме. А нас троих отправили в больницу, где мы жили какое-то время. Оказалось, это обычная практика, когда дети лишаются родителей и их дальнейшая судьба ещё не ясна. Тётя не могла забрать нас к себе: у неё самой было двое детей и ещё троих они с мужем просто не потянули бы. Впереди маячила перспектива детского дома.
«Осталось только чувство, что всё вокруг непривычное, и воспоминание о своей дурацкой причёске»
Главный вопрос состоял в том, что делать со мной: я была младше брата и сестры и не могла попасть с ними в одну группу. Тётя хотела, чтобы обо мне было кому позаботиться. Она приняла решение, что я пойду в школу в пять лет вместе с сестрой. В таком случае мы попадали в одну группу в детском доме и могли жить вместе. Это в итоге отразилось на моей успеваемости: в школе было очень тяжело, я плохо училась и слабо усваивала материал.
Детдом, куда мы попали, находился в посёлке Ясная Поляна, совсем недалеко от нашего родного села. Это было государственное учреждение, где воспитывались дети от трёх до восемнадцати лет. Можно было уйти оттуда и раньше, если закончишь девять классов и поступишь учиться в техникум или училище. Мы жили в трёхэтажном кирпичном здании, которое могло вместить в себя около трёхсот человек вместе с персоналом. Рядом находилась общеобразовательная школа, которая соединялась с детдомом отдельным переходом, — он же выполнял функцию актового зала.
Табличка на входе в учреждение. Сейчас Яснополянский детский дом закрыт, а здание, в котором он находился, заброшено. Фото: Сергей Куракин
Первый этаж был отдан под административные и хозяйственные кабинеты. У нас даже была столярная мастерская, где проводили кружки. Два верхних этажа были жилыми. Второй — для мальчиков, третий — для девочек. Каждый делился на два крыла: в одном жили младшеклассники, в другом старшие воспитанники. Комнаты были рассчитаны на двух — пятерых человек. Нам с сестрой досталась комната на троих. Мы делили её с соседкой, с которой общаемся до сих пор.
В нашей спальне не было ничего особенного: две кровати, одна из которых двухуровневая, три тумбочки, письменный стол и шкаф для одежды, служивший для нас дополнительным развлечением. Мы часто забирались на него и прыгали вниз на пружинную кровать. Кроме спален, в каждом крыле были игровые комнаты. Там стояли телевизоры и дополнительные столы, чтобы учить уроки, здесь же были сложены игрушки. В этих комнатах отмечались все праздники и раз в месяц проводились чаепития с тортом в честь именинников. Также в каждом крыле было по одной умывальной комнате, ванной, где мы обычно стирали, и туалету. Везде было довольно чисто и даже по-своему уютно.
Наш детский дом окружал яблоневый сад, тут же находился обширный огород. Раньше дети даже на нём работали, но нам уже не пришлось. А ещё на территории была баня, куда раз в неделю водили мыться всех детей.
Детские фото Кати. На левом верхнем снимке Катя — в зелёной кофте. Снимок сделан, когда девочка только попала в учреждение. Фото: архив Кати Куракиной
В 1997 году в Яснополянском детском доме жили около восьмидесяти детей. Я плохо помню свои ощущения от первых дней там. Осталось только чувство, что всё вокруг непривычное, и воспоминание о своей дурацкой причёске. Когда мы заселялись, нас всех постригли «под горшок». Видимо, опасались вшей. Мне казалось, что это слишком коротко. Ещё помню, что часто падала с кровати по ночам: я спала на верхнем ярусе.
«Мы часто ходили в одинаковой одежде и обуви, потому что вещи закупали оптом»
В детдоме жизнь течёт по расписанию: подъём, умывание, завтрак, школа. После занятий — уроки. Иногда нас привлекали и к хозяйственным делам — например, мы помогали в столовой, чистили картошку. Чаще всего этим занимались девочки. В свободное время играли или занимались творческой самодеятельностью. Нам давали немного карманных денег, и мы могли сходить в магазин и купить себе сладостей.
Одежду выдавали раз в месяц. Воспитатели составляли список того, что нужно каждому ребёнку, эти вещи покупали и раздавали нам. Существовали квоты: например, осенняя куртка выдавалась на год и её заменяли только в случае, если старая совсем порвётся. Нижнее бельё выдавали почти каждый месяц. Мы часто ходили в одинаковой одежде и обуви, потому что вещи закупали оптом.
Один из рисунков на стене детского дома. Фото: Сергей Куракин
Самой большой проблемой была коммуникация с другими детьми. В детдоме старшие воспитанники частенько обижали младших: в основном дразнили, хотя случались и драки. К счастью, у нас с сестрой был старший брат, который всегда вставал на защиту.
Все, кто жил в детдоме, делились на группы, и у каждой был свой воспитатель. У нас — Людмила Борисовна, я до сих пор с ней общаюсь. Она занималась с нами, организовывала досуг, решала детские проблемы. Помню, что когда мне нужно было решать задачи по математике, которая особенно плохо давалась, я просила воспитательницу разобрать примеры на конфетах. Она делала это, и мне гораздо легче. Кроме помощи с уроками, Людмила Борисовна научила меня вязать и вышивать. Я очень ей благодарна. Ещё я много общалась с нашими уборщицами. У них был маленький кабинетик, и я постоянно у них гостила. Они подкармливали меня и поили чаем, а я помогала им убираться и заодно училась всяким хозяйственным премудростям.
Я считаю, что нам повезло с сотрудниками детдома: все работавшие там люди были внимательными и действительно любящими детей. Но допускаю, особенно тёплое отношение могла чувствовать только я: дело в том, что на третьем году жизни в детдоме я подцепила туберкулёз и год пролежала с ним в диспансере. Когда я вернулась, окружающие жалели меня и берегли: директор даже приносил домашнее варенье, чтобы я окрепла.
«Мы почти не говорили о своих отношениях с семьями»
Некоторые дети сильно скучали по родителям, но были и те, кто, наоборот, наконец-то мог спокойно дышать, не опасаясь пьяных выходок родных отца и матери. Мы почти не говорили о своих отношениях с семьями: дети есть дети, их легко отвлечь от неприятных мыслей.
Почти всем хотелось, чтобы их забрали приёмные родители. Или чтобы хотя бы кто-то иногда приезжал в гости. Но это не выглядело как в кино, когда показывают, что малыши вечно сидят у окна с заплаканными лицами.
Я, например, иногда думала, что было бы приятно иметь свой дом и полноценную семью. Но мне всё же было чуть-чуть легче, чем многим: в детдом регулярно приезжала тётя с двоюродными братом и сестрой.
Тётя переживала из-за того, что не смогла забрать нас сразу, и не оставляла надежды однажды это сделать. Даже начала собирать необходимые документы. Но кругом преследовали неудачи: у неё сильно затопило квартиру и пришлось потратить много времени, чтобы привести её в порядок. А когда это наконец произошло, у тёти случился внезапный тяжёлый приступ астмы, и она умерла. Для нас это была большая потеря, мы переживали и плакали.
До нашего появления в детском доме туда иногда приезжали съёмочные группы, которые снимали ролики про детей для потенциальных усыновителей из США. Но из нашего учреждения, насколько я знаю, туда так никто и не уехал.
Зато как-то под Новый год к нам в детдом в рамках благотворительной программы одного из международных фондов привезли подарки из Америки. Это было знаменательное событие, которое запомнилось на всю жизнь. Нам раздали игрушки, сладости, одежду. Мне досталась ночнушка, которая мерцала, если её потереть рукой. Это казалось настоящим волшебством!
«Приёмным родителям предложили взять меня, но почему-то ничего не сказали о моих родственниках»
Так мы прожили пять лет, до 2002 года. К тому моменту мой брат уже покинул детдом. Он окончил девять классов, поступил в местный техникум и сначала жил со старшей сестрой, а потом переехал к своему учителю физики, который стал его другом и наставником.
А к нам в детдом однажды приехала супружеская пара. Они рассказали директору, что хотят забрать какую-нибудь девочку на воспитание. Им предложили меня, но почему-то ничего не сказали о моих родственниках. В итоге меня забрали, но я не чувствовала радости и переживала за сестру, которая осталась одна. Я буквально сразу вывалила на приёмных родителей все свои тревоги. И тогда они решили забрать и мою сестру.
Мой приёмный отец — бывший военный на пенсии. Мама занималась хозяйством и нашим воспитанием. Они жили в большом частном доме в селе Комаровка, недалеко от нашего детдома. Пара вырастила двоих родных сыновей, которые к моменту нашего появления уже жили отдельно, и воспитывала троих приёмных детей: двух мальчиков и девочку. Честно говоря, я никогда не спрашивала, почему они решились на это.
Первые полтора года нашего проживания в Комаровке мы считались просто приёмной семьёй. Формально нас не усыновляли, мы были под опекой. А потом родители зарегистрировали детский дом семейного типа — один из первых в нашем регионе. Это, по сути, та же семья, которая может взять себе на воспитание от 5 до 10 детей. Только родители становятся воспитателями и получают такую же зарплату, как и обычные педагоги в детских домах, у них есть официальный отпуск и все положенные таким работникам льготы. При этом они должны регулярно отчитываться, как были потрачены деньги, которые им выделяет государство на содержание детей.
Когда мы с сестрой окончили школу и уехали из Комаровки, родители взяли ещё двух мальчиков и девочку, но пацаны почему-то не ужились, и через пару лет их передали в другую семью. Девочка была постарше: она довольно быстро закончила учёбу и уехала в город. Больше приёмные мама и папа никого на воспитание не брали.
С приёмными родителями было непросто. Трудностей в наших отношениях было много, и спорили мы часто. Они установили жёсткую дисциплину: все должны были вносить свой вклад в домашние дела. Был расписан график работы по дому, мы по очереди готовили для всех завтраки и ужины. Летом приходилось подолгу торчать на огороде. Сейчас я понимаю, что этот участок существенно помогал нам прокормиться, но в детстве эти долгие огородные работы казались каторгой. Хуже была только чистка курятника.
Но несмотря на строгость нашего режима, родители действительно заботились о нас, мы всегда чувствовали их поддержку и знали, что можем с ними обо всём поговорить.
Мы с девочками втроём делили одну комнату, мальчики — другую. Места хватало всем. Наша жизнь в приёмной семье мало отличалась от жизни тех детей, у которых были биологические родители. Мы так же ходили в школу, учили уроки, в свободное время играли на улице, почти каждое лето ездили в детские лагеря или санатории. К нам с сестрой часто приезжал брат. Однажды, когда я была уже в старших классах, он привёз с собой друга Сергея. Раньше он воспитывался в одном детдоме с нами, и с братом они не ладили, но потом вновь встретились и подружились. Где-то через год мы с Сергеем начали встречаться, а спустя семь лет поженились.
Сейчас я продолжаю общаться с приёмными родителями, братьями и сёстрами, а вот моя сестра от этого отказалась. Она попала к ним в подростковом возрасте, который наложился на её сложный характер, поэтому отношения с семьёй у неё не такие тёплые, как у меня. При этом мы обе всё равно зовём приёмных родителей «мама» и «папа», они тоже называют нас дочерьми.
В 2006 году наш родной отец вышел из тюрьмы. В тот момент мне тоже не хотелось с ним общаться, потому что я его совсем не знала и не хотела узнавать после того, что он сделал. Брат тоже был страшно на него зол. Отец при этом тоже не сильно старался исправить ситуацию. После выхода из тюрьмы какое-то время он жил в Кузнецке с одной из наших бывших соседок, потом переехал в Подмосковье. Когда я училась в университете, он вновь появился на горизонте и хотел общаться, но на это пошла только моя сестра. Чуть позже отец умер.
«Мы пошли в детективное агентство „Лунный свет“»
Дети из детдома, не знакомые со своими биологическими родителями, обычно не хотят их искать. Они чувствуют глубокую обиду за то, что их бросили. Так было и у моего мужа, который не знал своих мамы и папы. Но позже он поменял мнение и захотел изучить свои корни. Они с младшей сестрой знали только имя и фамилию матери, а также место её рождения.
Однажды у нас с мужем случился отпуск, во время которого мы никуда не поехали. Делать нам было нечего, и мы решили, что займёмся поисками его родственников. Сначала пошли в детективное агентство с фантастическим названием «Лунный свет», прямо как в сериале. Но там заломили настолько же фантастическую цену за решение каждого нашего вопроса. И мы решили, что попробуем сами.
Я порылась в интернете и нашла деревню, из которой была родом мама мужа. Выяснилось, что её переименовали и на сегодня там осталось всего лишь пара жилых домов. Мы поехали туда и начали просто стучаться в двери и задавать вопросы. Один дедушка вспомнил нужную нам семью. Он же сообщил, что в соседнем селе до сих пор живёт дядя мужа. Мы поехали туда. В сёлах все друг друга знают, и нам быстро указали, куда идти. А потом дядя дал Серёже номер телефона его биологической матери.
Оказалось, что она живёт в Челябинской области, поэтому после первого созвона они какое-то время общались по телефону. Потом решили встретиться и выбрали для этого городок Димитровград в Ульяновской области: там, как оказалось, жила Серёжина тётя.
Выяснилось, что отец Сергея тоже был из Димитровграда, но уже умер. Зато живыми оказались мать и брат отца. Благодаря последнему муж смог сделать ДНК-тест и удостовериться, что это действительно его кровные родственники. Так он обрёл бабушку и дядю.
Мать рассказала Серёже, почему они с сестрой оказались в детском доме. По её словам, она была слишком молодой, когда с разницей в год родила двоих детей. Вместе с малышами она одна жила в общежитии в Пензе, и денег вечно не хватало. Она стала употреблять много алкоголя, поэтому детей забрали социальные работники.
Позже Серёжа нашёл общагу, в которой они жили, и поговорил с соседями. Одна женщина вспомнила его семью и рассказала, что органы опеки вызвали жильцы дома, потому что испугались за детей. Малыши часто оставались одни, а однажды Серёжу, которому тогда было полтора года, увидели ходившим по краю балкона. Он просто чудом не упал вниз.
Больше детей у Серёжиной матери не было. Через пару лет после встречи с сыном она умерла. Муж говорит, что не держит на неё обиды.
«Брат затянул с подачей заявления и не получил жильё от государства»
О будущем я никогда не беспокоилась, потому что знала, что у меня будет поддержка от государства. До 23 лет я получала пособие по потере кормильца, тогда оно составляло около 8 тысяч рублей. В университете мне платили сиротскую стипендию, на которую, в отличие от обычной, тогда действительно можно было прожить месяц: около 12 тысяч рублей.
Государство обязано предоставить сиротам квартиру — да, для этого надо пройти много инстанций и некоторое время прождать своей очереди, но всё реально. После пяти лет жизни квартиру можно приватизировать. Я узнала об этом от приёмной матери и очень благодарна, что она всё мне разъяснила.
В детдомах воспитанникам почему-то не говорят о такой возможности, и многие дети не знают о своих правах. А ведь если ты до 23 лет не встаёшь в очередь на получение жилья, то эта возможность сгорает! И больше тебе никто ничего не должен.
В такую ситуацию попал мой брат: он затянул с подачей заявления и не получил жильё. Можно было, конечно, побороться в суде, но в итоге брат счёл, что квартиру проще купить, и в итоге у него это получилось.
Чтобы мы с сестрой получили квартиры, наша приёмная мама инициировала процесс по лишению отца родительских прав. Если бы не её активность, мы бы не получили жильё, потому что не считались бы сиротами.
После окончания школы я решила поступить в университет и стать юристом. Здесь тоже существуют льготы: чтобы попасть на бюджет, воспитаннику детского дома нужно сдать все экзамены хотя бы на минимальные баллы. Но, как ни странно, даже в таких лёгких условиях я завалила обществознание. Поэтому я пошла в колледж, и только после него поступила на юридический факультет в университет. После его окончания я получила студию в новостройке, которую сначала сдавала в аренду, а спустя пять лет продала. Всё это время мы с мужем жили в его квартире.
«Моё детство — не проблема и не табу»
Иногда мне кажется, что детей из детдомов слишком много жалеют, они подсаживаются на ощущение, что им все всё должны. Многие из тех, кто выпускается из детского дома, не готовы к взрослой жизни. Не умеют планировать бюджет и распоряжаться им — ведь раньше это было не нужно. Люди словно считают, что кто-то должен всё решить за них, как в детдоме: что поесть, какую одежду купить, сколько раз в неделю мыться. А когда им предоставляют выбор, теряются.
К тому же после выпуска в голову бьёт свобода: теперь можно делать всё что угодно и никто не сделает замечание. Начинается бесконечный кутёж, кто-то сразу пускается во все тяжкие. Такие люди в итоге просто проедают или пропивают свои пособия, сидя в выданной им квартире, а потом ищут лёгких денег.
При этом в моём окружении много исключений. У нас с мужем куча друзей, которые провели детство в социальном учреждении, но сейчас у них есть семьи и карьеры и в жизни всё хорошо.
Катя вместе с мужем. Фото: архив Кати Куракиной
У человека, воспитанного в детдоме, нет никакой яркой отличительной черты, по которой его можно распознать на улице или в компании. Как правило, люди становятся заложниками стереотипов о самих себе. Если какая-то часть общества считает их пропащими, они начинают думать так же, и это становится преградой к нормальной жизни.
Сейчас я спокойно говорю о своём прошлом и не испытываю по этому поводу никаких горьких чувств. Муж тоже считает, что у него было обычное детство.
Проблем с построением собственной семьи у нас нет. Мы взрослые люди, ответственные за свои действия. Есть даже плюсы: у всех вокруг проблемы с семьями второй половинки, а у нас этого нет. Никто не вмешивается в нашу жизнь, не подсказывает и не даёт непрошеных советов, мы живём как хотим.
Моё детство научило меня надеяться только на себя, быть самостоятельной и независимой. Такие же черты я вижу в своём муже: он никогда не ищет и не просит помощи, всё делает сам. Часто, когда люди узнают, что у меня не было родителей в привычном понимании, то сильно удивляются. Иногда чувствую, что меня начинают жалеть, внимательнее относиться. Хотя я не нуждаюсь в особенном отношении. Для меня моё детство — не больная тема, не проблема и не табу. Это просто моя жизнь, которая сложилась так, как сложилась, не лучше и не хуже, чем у других.