На Северном Кавказе противостоять домашнему насилию особенно сложно, ведь в этом регионе его могут поддерживать местные обычаи и особые своды правил. Тем не менее помогающие организации продолжают свою работу. Например, фонд SILSILA. В числе его сотрудниц — кейс-менеджер организации Аруза Воробьёва. Она принимает заявки от пострадавших женщин и продумывает план помощи. Мы поговорили с ней о том, с чем сталкиваются жительницы Кавказа, почему им бывает сложно уйти из круга насилия и что чувствуют те, кто каждый день оказывает им поддержку.
Как я пришла в помогающую профессию
Я азербайджанка и русская. Помогаю женщинам восточных культур в ситуации домашнего насилия. И мне до сих пор сложно поверить, что я нашла работу, которая так точно отражает мои личные особенности и национальную принадлежность. Конечно, национальность — не единственная моя характеристика, но это важная часть моего опыта. Поэтому оказывать поддержку женщинам с похожим бэкграундом крайне важно для меня.
Моя этничность помогает мне понимать, что чувствуют женщины разных народностей в России. Я выросла в Подмосковье в 1990-е. Тогда у многих образ внешнего врага крепко ассоциировался с кавказцами. Во дворе и школе мне часто приходилось сталкиваться с прямой неприязнью и оскорблениями. Но я быстро поняла, что нужно сконцентрироваться на общении с людьми, которым я нравлюсь, а на выпады лучше не обращать внимания, ну или заступаться за себя в зависимости от ситуации. Помню тяжёлый момент в подростковом возрасте — учительница права инициировала разговор на тему межнациональных конфликтов. Большинство детей транслировало позицию родителей — мягко говоря, не дружелюбную. И я до сих пор помню, как старалась не заплакать, но не удержалась. Всего за неделю до этого скинхеды устроили бойню на рынке возле метро Царицыно, где моему дяде пробили голову. Он остался инвалидом.
Мама рассказывает, что когда я была маленькой, то перед сном переживала, каково ложиться спать бездомным, когда на улице страшно и холодно. Думаю, что сострадание и чувство эмпатии были у меня всегда. В любой работе, которую выбирала, мне хотелось кому-то помочь или принести радость. Мне кажется, рано или поздно я всё равно бы оказалась в помогающей сфере.
Я окончила психологический факультет, но работала не по специальности: сначала флористом, потом HR-менеджером. Мой интерес к волонтёрству появился, когда я узнала об интервью с Региной Тодоренко. Услышав «Что ты сделала, чтобы тебя не били?» от известной телеведущей, я поняла, что даже современные и образованные девушки совсем ничего не знают о насилии. И мне захотелось это изменить.
Я и раньше была в контексте проблемы — читала статьи психологов, наблюдала за работой кризисных центров, обращала внимание на обсуждения в соцсетях. Но после случая с телеведущей стала действовать решительнее: связалась с несколькими центрами, написала письма, в которых изложила своё желание стать волонтёром и работать с темой насилия, например, у подростков. На одно из писем откликнулась волонтёрка-преподавательница Анна Земляная, которая к тому моменту сотрудничала с одним из фондов и уже составила программу занятий по профилактике насилия среди детей. Я помогала ей вести занятия, добавила некоторые актуальные темы к учебному плану.
Благодаря Анне я влилась в сферу «помогающего» сообщества, узнала о классных проектах, начала проходить дистанционное обучение у психологов, стала слушательницей вебинаров и семинаров на тему насилия. Так я познакомилась с Анастасией Бабичевой — сейчас директором фонда SILSILA, а на тот момент руководительницей проекта по противодействию насилию и Школы волонтёра в Самаре. Мы долго общались по переписке, а через какое-то время Анастасия позвала меня в фонд SILSILA, который занимается поддержкой женщин восточных культур, беженок и мигранток. Мне предложили работу кейс-менеджером.
Я хорошо понимала уровень уязвимости женщин, которые могут обращаться в фонд. Сыграл роль личный опыт — и мне сразу захотелось присоединиться к команде.
Как выглядит моя работа
Фонд SILSILA оказывает бесплатную помощь в ситуации домашнего насилия мигранткам, беженкам и представительницам восточных культур в России. Если же к нам поступает непрофильный запрос, то мы предоставляем контакты надёжных коллег. SILSILA отвечает на все заявки — звонки принимают с 10:00 до 17:00 по московскому времени, а ответ на письменное обращение можно ожидать в течение суток в будние дни или в первый рабочий день после выходных. Также мы проводим просветительские встречи, чтобы люди узнавали о насилии больше.
Мы получаем заявки со всего мира, но большую часть — с Кавказа, Закавказья и из Средней Азии. Часто они похожи друг на друга и мало чем отличаются от запросов, которые приходят от девушек из Центральной России. Ведь авторы насилия могут причинять жестокость и ограничивать свободу где угодно. Но на Кавказе есть и свои особенности.
Например, здесь живы радикальные традиции вроде «убийств чести», которые распространены преимущественно в этом регионе.
В 2021 году широко обсуждалось решение суда по делу Елизаветы Евлоевой — её убил родной брат. Везде об этом преступлении говорили как об «убийстве чести». Рассмотрев дело, суд счёл, что мужчина совершил преступление в состоянии аффекта, и назначил ему наказание в виде ограничения свободы сроком на два года. Невозможно назвать двухгодичное ограничение, подчёркиваю, не лишение, а только ограничение свободы адекватным наказанием за убийство. Получается, есть обстоятельства, которые по традиции региона настолько уважительны и серьёзны, что могут быть смягчающими при совершении убийства.
В регионах Кавказа гораздо больше, чем федеральный закон, значат адаты (своды правил и обычаев у народов Кавказа, которые определяют нормы поведения и решения вопросов. При этом адаты не связаны с исламом. — Прим. ред.). С этим очень часто сталкиваются наши коллеги, занимающиеся защитой женщин в суде. Например, когда решается, с кем из родителей при разводе будет жить общий ребёнок. Несмотря на то что мать может и хочет воспитывать детей, их оставляют с отцом, за которым уже числятся правонарушения.
Кейс-менеджер фонда — это первый человек, который отвечает женщине после того, как она нашла в себе силы обратиться за помощью. Я рассматриваю обращения пострадавших и в зависимости от ситуации решаю, как оказать им эффективную помощь. Иногда необходимо убедиться, работает ли наш фонд с такой проблемой или нам нужно найти специалистов из других организаций и помочь человеку с ними связаться. Ведь вместе с профильными запросами поступают и непрофильные: кому-то нужна финансовая помощь, кто-то просит выехать на место и разобраться в ситуации, а на это у нас просто нет законных оснований. Бывало, что просили отправить документы в другой город, а как-то раз пьяный мужчина хотел обсудить с нашими специалистами политические новости.
Если же к нам попадает профильный запрос, есть несколько вариантов развития событий. Бывает, что у клиентки уже есть готовый запрос и она точно знает, что ей необходимо. Например, женщина уверена, что хочет уйти от супруга и развестись, но не знает, как это сделать. Бывает, что нужно помочь «разложить ситуацию по полочкам» и определиться, с чего начать. Мы отвечаем на вопросы, развеиваем сомнения, обращаем внимание на слова женщин и, если «ловим» какой-то важный момент, обсуждаем его с ней.
Например, часто женщины пишут: «я знаю, что виновата» или «он сказал, что я его довела». Мы не оставляем женщину наедине с такими мыслями, а подробно объясняем, почему ответственность за насилие всегда лежит на том, кто его совершает. Далее координируем работу клиентки с нашими узкими специалистами: юристом, психологами.
У нас есть чёткая инструкция: мы никогда не звоним нашим клиенткам, так как это небезопасно. Мы можем усугубить положение: автор насилия не должен знать, что женщина обратилась за помощью.
Мне очень страшно, когда я переписываюсь с девушкой, а потом она внезапно пропадает. Если женщина выходит из диалога, сотрудники фонда могут дважды попытаться «вернуть» её посредством писем и сообщений на той платформе, где общались. Если и после этого она не вышла на связь, к сожалению, мы вынуждены принять этот факт. Во-первых, у нас просто нет полномочий что-то сделать с юридической точки зрения, а во-вторых, и это не менее важно, мы оставляем право выбора за женщиной.
Даже если нам кажется, что она не права, мы не имеем права навязывать ей решения — в её жизни уже есть люди, которые ограничивают её свободу. Мы хотим, чтобы в нас женщина увидела альтернативу. Мы хотим, чтобы женщина знала — мы рядом столько, сколько ей это нужно.
Кто и зачем обращается за помощью
Во мне отзывается каждое обращение, потому что я всегда знаю, что ответ ждёт реальная женщина, которая надеется на помощь. Я испытываю особенно сильные чувства, когда пишу, что девушка не виновата в случившемся, а она отвечает, что никто ни разу ей такого не говорил.
Наши кавказские заявительницы чаще всего запрашивают юридическую консультацию и помощь в организации побега. Мы не занимаемся непосредственно релокацией людей, но можем помочь составить чёткий план и посодействовать в его исполнении. Это всегда непросто, потому что побег очень романтизирован. Я бы даже сказала, что побег — это опасно и сложно. Это не значит, что нужно терпеть насилие и не пытаться что-либо изменить, просто нужно осознавать степень риска и продумывать всё до мелочей. На Кавказе женщина, сбежавшая от мужа, очень уязвима для недоброжелательных родственников и правоохранительных органов. А ещё бывает, что случайные люди предлагают сбежавшей помощь, а потом вовлекают в проституцию или рабский труд.
Побег требует много ресурсов, в том числе денег. Дополнительная сложность — девушек объявляют в розыск и, как мы видим, часто возвращают домой. И это несмотря на то, что по закону совершеннолетняя женщина имеет право на свободу перемещения.
Ситуация осложняется бэкграундом женщины: она боится за детей, часто не имеет поддержки родственников, может находиться в ситуации миграции. Пострадавшим бывает сложно разобраться, что делать, они полностью дезориентированы и не верят, что перемены возможны. Им нужен человек, который посмотрит на ситуацию со стороны и скажет: «да, ты права, это насилие и это неприемлемо», «ты справишься, давай начнём с этого…».
Побег бывает сложно организовать ещё и потому, что порой у девушек с Северного Кавказа нет опыта отстаивания своих прав и они никогда не жили самостоятельно. Им просто не давали принимать решения сначала авторитарные родственники, потом муж.
Это жизнь, где ты даже не можешь сама решить, куда пойти в свободное время: кого-то отпускают из дома одних только на учёбу и в магазин, кого-то только в сопровождении определённого круга лиц, кто-то совсем ограничен в передвижениях — прогулки только в своём дворе. То же самое с выбором одежды, места учёбы, друзей и даже супруга.
Девушек воспитывают так, что они почти целиком оказываются выключенными из финансовой жизни семьи. Отец или муж запрещают им работать, получать среднее или высшее образование. Если женщина всё же работает, то зачастую она отдаёт все свои деньги супругу, который распоряжается этими средствами.
Женщинам не хватает свободы выбора и действий. Они часто говорят, что мечтают принимать решения самостоятельно. То, что многим из нас кажется привычным, для них заветное желание — самой выбрать одежду, определить, куда и с кем пойти, посмотреть или послушать что-то, не боясь получить за это выговор или наказание.
Побег, к сожалению, не решает всех проблем. Если девушка не будет осведомлена о своих правах и способах их защитить, то в итоге уже после побега может попасть в опасную ситуацию. В нашей практике был случай, когда пострадавшая мигрантка подверглась сексуализированному насилию прямо в отделении полиции — полицейский принудил её к интимной связи, шантажируя, что в случае отказа запустит процесс депортации. Девушка больше всего на свете боялась вернуться к родственникам, которые грозились её убить, и согласилась. Только обратившись за помощью, она поняла, что можно было этого избежать.
Поэтому мы всегда сначала предлагаем консультации специалистов — юриста и психолога, чтобы понять, как подготовиться к выходу в самостоятельную жизнь. Ведь побег — это не конец истории.
Впрочем, некоторые кейсы очень меня воодушевляют. Недавно закончился один из таких — обратилась совсем юная девушка, которая столкнулась с целым комплексом насилия: психологическим, физическим, экономическим, репродуктивным. Муж принуждал обратившуюся к сексу, вместе со своей матерью настаивал на рождении ребёнка, отказывался использовать средства контрацепции. Свекровь водила девушку по врачам и во время приёма не выходила из кабинета, чтобы всё контролировать. Если девушка не подчинялась родственникам, её били. У неё не было свободы передвижения: выходить можно было только на работу. Заработанные деньги сразу же изымали. В соцсетях можно было общаться только с близкими родственницами, и даже это вызывало постоянное недовольство мужа.
Тем не менее девушка всё же смогла выйти с нами на связь, и мы поддерживали общение больше трёх месяцев. Она приняла твёрдое решение уехать подальше от семьи мужа. Мы не занимаемся релокацией людей напрямую, поэтому действовали совместно с коллегами, оказывающими подобную помощь. В итоге девушка смогла выбраться и теперь сама будет строить свою жизнь. Недавно она написала, что теперь мечтает помогать другим женщинам.
Как я справляюсь с тяжёлыми эмоциями от работы
Девушкам, которые обращаются к нам, я всегда говорю: «Мне очень жаль, что вы столкнулись с насилием», — и действительно чувствую это. Мне сложно не вовлекаться в чужие проблемы эмоционально, но я учусь, потому что иначе это начнёт сказываться на эффективности. Чтобы разграничивать работу и личное, приходится себя останавливать и часто напоминать, что моя обычная жизнь сейчас не содержит в себе того, с чем приходится работать в фонде.
Временами трудно не унывать. Ты чувствуешь ответственность за то, как разрешится доверенная тебе история, но по факту многое контролировать просто не можешь. Я до сих пор не научилась реагировать спокойно, когда встречаюсь с комментариями в интернете в духе: «не лезьте в семьи, это дело мужа и жены», «а зачем вы им помогаете, им самим так нравится» или «это бесполезная работа, насилие было и будет». Иногда я сталкиваюсь с таким и в разговорах в реальной жизни, когда высказываю свою позицию или говорю о том, кем работаю. Порой кажется, будто толкаешь машину, которая пытается тебя раздавить. Но штука в том, что я искренне верю в нашу работу и людей в целом.
Не замкнуться мне помогают личная терапия и супервизия на работе. Ещё до начала работы в фонде я обратилась к психологу, чтобы решить свои личные вопросы и не переносить незажившие болячки на обратившихся за помощью.
Я знаю, что наступит время, когда домашнее насилие перестанет быть нормой. И мечтаю, чтобы окружающие изменили своё отношение к происходящему.
Люди должны осознать, что насилие нельзя спровоцировать или заслужить. Человек, совершивший насилие, должен столкнуться с однозначной реакцией общества — пониманием, что это неприемлемо. А человек, переживающий насилие, должен почувствовать однозначную поддержку и принятие.
Мне кажется, что если это произойдёт, то самих эпизодов домашнего насилия станет в разы меньше, а те, кто всё же причинят другому боль, столкнутся с ответственностью. Начиная от негативной реакции общества и заканчивая судебными последствиями.
Мне самой хочется жить в мире, в котором люди берегут друг друга и, если нужно, подставляют плечо. Хочу, чтобы это не ассоциировалось с героизмом и самопожертвованием, а стало самым обычным делом. Да, хорошим и важным, но совсем не удивительным. Поэтому начинаю с себя.
💪 Больше о тех, кто помогает
«Я никогда не знаю, кто позвонит»: как работает специалистка телефона психологической поддержки
Материал подготовлен при поддержке сети взаимопомощи женщин «ТыНеОдна».
Станьте первым, кто оставит комментарий