«Кто угодно может своим высказыванием сбить тебя с ног — или поставить на ноги». Отрывок из автобиографии Дианы Вриланд

Диана Вриланд — модный редактор Harper’s Bazaar и главный редактор американского Vogue. Она прожила долгую и яркую жизнь, знала самых известных людей XX века от танцовщика «Русского балета Дягилева» Вацлава Нижинского до первой леди США Жаклин Кеннеди. В мире моды Диана Вриланд давно стала легендой, а её высказывания разобрали на цитаты. Автобиография Вриланд D.V. вышла в США 37 лет назад, а на русском языке появилась впервые в 2021-м. Мы публикуем четырнадцатую главу из книги.

Знаете ли вы, сколько раз на неделе я слышу о тридцатых годах? Едва ли день проходит без того, чтобы кто-нибудь не сказал мне:

— Вам это понравится, миссис Вриланд, это так напоминает тридцатые.

Для меня это всегда déjà vu, но так бывает со многими вещами. Интересно, что это было дежавю уже тогда.

В тридцатые вы ничему не смогли бы научиться. Это ужасная правда, которую я раньше никому не озвучивала. Но не забывайте, мы шли к самой чудовищной войне за всю историю, и это ощущалось во всём. Всё кругом слабело. Я знала, что мы движемся в направлении rien (ничто (фр.)).

Тем не менее я любила одежду, которую носила в тридцатые. Помню платье Schiaparelli с накладными грудями — такими забавными маленькими штуками, торчавшими вот отсюда. Когда я садилась, они как будто… словом, это было необычайно изысканно. Не спрашивайте почему — просто это так. Другой наряд Schiaparelli, запечатлённый в моей памяти, — чёрное платье-футляр с длинным шлейфом в форме объёмного рыбьего хвоста. Я отдала его Джипси Роуз Ли, и она выступала в нём на Всемирной выставке в Нью- Йорке, вышагивая по подиуму по шесть раз на дню.

Я любила свою одежду Chanel. Когда думаешь о Chanel, представляешь себе костюмы. Но это появилось позже. Видели бы вы мои наряды Chanel тридцатых годов: dégagé (летящие (фр.)) цыганские юбки, божественная парча, короткие жакеты, розы в волосах, вуали до кончика носа, всё в пайетках — днём и ночью! А как прелестна была тесьма.

Помню, мой добрый друг Лео д’Эрлангер сказал мне в Париже:

— Диана, хочу сделать тебе подарок. Знаю, что больше всего в мире ты любишь одежду, а Chanel предпочитаешь всем прочим. Поэтому я прошу тебя отправиться в Chanel и купить себе всё, что захочется.

Так что я пошла в Chanel на улицу Камбон и там сказала своей vendeuse — это своего рода метрдотель в maison de couture (ателье (фр.)):

— Пожалуй, я куплю нечто немного более… м-м-м… роскошное, чем обычно.

Вот что я выбрала: огромная юбка из серебристого ламе, расшитая жемчугом, за счёт чего она имела приятный вес; болеро из кружева, украшенного жемчугом и бриллиантами; под болеро — красивейшая блуза из льняного кружева. Полагаю, это был самый шикарный наряд из всех, какие я носила. Сомневаюсь, что когда-либо испытывала большую благодарность за подарок, чем в тот раз.

Затем грянула война.

Мы с Ридом находились на Капри и по пути с острова остановились в Париже. Мой муж обладал этим удивительным чувством… пониманием женской сути. С множеством своих американских друзей он сел на корабль, отправляющийся из Франции, а меня оставил там.

— Хочешь сказать, ты бросаешь свою жену, — говорили они (этот дух буржуазии, знаете ли), — в стране, которая находится в состоянии войны?

— Послушайте, — отвечал он, — нет никакого смысла забирать Диану от Chanel и её туфель. Без всех этих туфель и одежды бессмысленно привозить её домой. Так всегда было и так должно быть.

Я осталась одна в отеле Bristol — в ту пору довольно новом — примерно на две недели. Всё было спокойно. Шёл период «странной войны». Но однажды утром ко мне из Лондона приехал Лео д’Эрлангер.

— Диана, — сказал он, — завтра в четыре часа дня ты должна уехать. Я купил тебе билет на поезд, который увезёт тебя в Гавр, и выкупил каюту на корабле, следующем из Гавра в Нью-Йорк. Тебе надо выбираться из Франции, выбираться из Европы — это последний шанс. Другого пассажирского корабля с отдельными каютами из Европы не будет. Я обещал Риду, что вызволю тебя отсюда, когда придёт время.

Никогда не забуду тот день, когда я шла по улице Камбон, — мой последний день в Париже после пяти проведённых там лет. У меня только что состоялась последняя примерка в ателье Chanel. Я сомневалась, что смогу дойти до конца квартала, потому что была ужасно подавлена. Я покидала Chanel, покидала Европу, покидала весь мир… моего мира.

А потом я увидела человека, проходящего мимо отеля Ritz, и это был мой друг Рэй Гетц — самый весёлый мужчина на земле. В голубой фетровой шляпе. Он был женат на Ирен Бордони. И считался важной фигурой в театре. Он привёз эту шикарную испанскую певицу Ракель Мельер, которая пела «Кто купит у меня фиалки?». В тот день он мог бы заключить меня в объятия и присматривать за мной до конца своей жизни — хотя и не знал об этом.

— Рэй! — позвала я. — Ужасная новость насчёт войны, правда?

Он повернулся. Посмотрел на меня секунду — долю секунды — и спросил:

— Какой войны? — И прошёл дальше, подобно тени.

Как странно… Всегда одно и то же. Кто угодно может своим высказыванием сбить тебя с ног — или поставить на ноги, что Рэй и сделал. Не помню, когда ещё я была так благодарна за что-то другому человеку.

Шёл сентябрь. Дни становились короче. Темнело уже к шести. Тем вечером я гуляла туда и обратно по Елисейским полям с Джонни Фосини-Люсинж. Погода стояла мягкая, на улицах было довольно людно и совершенно тихо. Точно помню свой наряд: чёрный муаровый костюм Chanel, кружевная чёрная лента вокруг головы и красивые, невероятно тонкие, как лайковые перчатки, слиперы. Странно восстанавливать себя в памяти подобным образом, согласитесь? Но мне всегда нужно думать о том, что на мне было. Вот сегодня я подумала о тех слиперах и вспомнила всё.

Какая протяжённость у Елисейских полей? Как минимум километра полтора, правда ведь? Мы, должно быть, прошли в тот вечер около шестнадцати километров. С тротуаров исчезли все столики. Никто не играл «Марсельезу». Не было ничего. Едва ли кто-то разговаривал. Сотни людей, вышедших из домов под звёзды, сохраняли эту неестественную тишину.

Я пригласила Джонни подняться в мой номер в Bristol, чтобы в последний раз пропустить по стаканчику. В то время в путешествиях меня всегда сопровождал nécessaire (несессер (фр.)). Очень красивый — и, конечно, сделанный на заказ, — а внутри находился миниатюрный хрустальный графинчик, в котором я держала бренди. Все брали с собой в поездки немного бренди, потому что часто приходилось стоять на железнодорожной станции в ожидании поезда, где вас могли настигнуть дождь, снег, холод и сырость.

Мы поднялись в номер изнурённые — это была усталость не просто физическая, а какая-то глубинная; я открыла несессер, достала графинчик с коричневой жидкостью, откупорила и налила в один стакан для полоскания рта — Джонни и в другой такой же себе. Мы не стали звонить и просить принести нам бокалы, потому что было уже очень поздно. Я поднесла стакан к губам… и это оказался не бренди. К то-то опустошил графин и заново наполнил — чаем. Холодным чаем!

Моё сердце было разбито. Это стало таким разочарованием. Думаю, это один из самых опустошающих моментов моей жизни. Холодный чай!