Не каждая беременность заканчивается материнством. Согласно исследованию команды «Добро Mail.ru», ежедневно в России не рождаются 344 ребёнка. В 2001 году одним из этих детей стал сын Елены Немировской — исполнительного директора фонда «Свет в руках», который помогает женщинам пережить потерю ребёнка во время беременности и родов. Елена рассказала, каково лишиться ребёнка на седьмом месяце беременности, пройти сквозь непонимание близких и жестокость врачей, а после всего — начать жить заново.
«Слово „бесплодие“ засело в голове»
Семью, в которой я выросла, можно назвать неблагополучной. Мой отец — жестокий и деспотичный человек, а мама — жертва абьюза, и мы с младшей сестрой постоянно видели, как они ругаются. Когда мне было 15 лет, родители развелись. Я сильно переживала, но вместе с тем радовалась — казалось, что теперь-то начнётся счастливая жизнь.
Мне принципиально хотелось связать жизнь с человеком, который ничем не будет похож на моего отца. Так и вышло. С будущим мужем я познакомилась ещё в детстве: жили в соседних домах, играли рядом. Когда он ушёл в армию, я неожиданно выросла и из девочки превратилась в девушку. Мы встретились и начали общаться как пара. Он был добрым, отзывчивым и симпатичным — полная противоположность отца. Сейчас я думаю, что нельзя выбирать партнёра только потому, что он не похож на кого-то, но тогда это казалось важным.
Когда мне было 18, мы начали встречаться и жить половой жизнью. Однажды я почувствовала сильную боль в боку, я вызвала скорую и меня увезли в больницу. Врачи подозревали внематочную беременность, но оказалось, что это воспаление яичника.
В ходе осмотра медики отрезали: у вас гормональный сбой и из-за этого вы можете никогда не стать мамой. У меня увидели предпосылки бесплодия. Кто-то из врачей подбадривал: хорошо, что это обнаружилось в молодости. Кто-то выдвигал мрачные прогнозы.
Спустя две недели я выписалась из больницы, но слово «бесплодие» засело в голове. Для моей детской психики это был ад: я была в ужасе и думала только о том, что надо срочно забеременеть и родить ребёнка. До этого момента я задумывалась о детях, но серьёзных планов не строила. Казалось, всё сложится само собой: у мамы есть я и сестра, у моего мужа в семье вообще пять детей, и я была уверена, что тоже рожу минимум двоих. Но теперь идеальная картинка рухнула.
«Соблюдала все приметы»
Мы с партнёром спешно поженились — уж если торопиться и заводить ребёнка, то пусть в законном браке. Вдруг всё же получится? После свадьбы нас ждали бесконечные обследования, таблетки и попытки завести малыша. Муж относился к вопросу спокойнее, чем я. Не могу сказать, что он меня не поддерживал, но и полноценной поддержкой это тоже не назовёшь: он просто не понимал, что я чувствую.
Спустя год я узнала, что беременна, практически случайно. У меня нерегулярный цикл и я заподозрила неладное, когда была уже на восьмой неделе. До этого у меня набухала грудь, но я думала, что это перед месячными; тошнило, но я списывала на проблемы с животом. И вот задержка, тест — и абсолютная радость.
Беременность протекала нормально. Я была очень суеверной и соблюдала все приметы и предрассудки: ничего не говорила подругам до 12 недель — считалось, что это какой-то сакральный срок, не стригла волосы и не придумывала имя ребёнку заранее — дурной знак.
В 12 недель я сделала первое УЗИ в платной клинике — на тот момент необязательное на таком сроке. Мне дали фотографию плода — просто чёрно-белый кадр, на котором почти ничего не видно. Но я испытывала счастье, глядя на неё, — ведь это мой ребёнок.
«Меня обвиняли в том, что мой ребёнок не дышит»
Первое обязательное плановое УЗИ нужно было сделать на 20-й неделе. Но на процедуру я не попала: была зима и сперва я заболела, потом мой врач куда-то уехал, а после начались новогодние праздники. В 23 недели я пришла на обследование к другому врачу, и он стал сокрушаться, что я всё ещё не прошла плановое обследование.
На УЗИ я поняла, что со мной что-то не то. Врач спросила, делала ли я исследование раньше. Я кивнула. «И всё было нормально?». По её лицу я поняла, что сейчас всё точно не в порядке. Врач позвала коллегу, потом медика, который направил меня на УЗИ. Я ничего не понимала. Врачи посовещались и сказали, что аппарат в клинике не очень хороший, но, кажется, у ребёнка водянка мозга и порок сердца. Узистка отрезала: «Как вы вообще доходили до такого срока, он же не дышит!». Меня буквально обвиняли в том, что мой ребёнок не дышит.
После этого меня направили на УЗИ в другую клинику: там был хороший аппарат и врач, которая специализировалась на патологиях. Я тут же сообщила родственникам о возможной беде. Мама и сестра замкнулись, муж тоже переживал всё в себе. Я же была в дикой истерике: уже не помню, что делала и что говорила.
Я до последнего надеялась, что произошла ошибка. Но на втором УЗИ врач подтвердил опасения. Он сказал, что я не дохожу до 9 месяцев, у меня родится инвалид и урод. В кабинете снова собрался консилиум из трёх человек: все они настаивали, что беременность надо прерывать. Мне выдали направление на искусственные роды и отправили думать — без моего согласия процедуру провести не могли. Но как согласиться, если внутри меня живой ребёнок?
Я чувствовала его толчки. После Нового года они действительно стали реже. Я ощущала это, но не знала, как реагировать — это же моя первая беременность, с чем сравнить? При этом у меня не было никаких проблем с самочувствием.
Я взяла паузу. Что делать, было непонятно: идти убивать ребёнка? Рожать? В таком состоянии я прожила две недели. Мне было 20 лет, совсем юная. Мы с мужем стали ругаться: я спрашивала, что же мне делать, а он отвечал: «Не знаю». Мама и сестра ушли в какое-то забытьё. Я осталась совсем одна. Очень хотелось переложить на кого-то ответственность, услышать «оставляй, разберёмся», но все настаивали на искусственных родах. Я срывалась, плакала и сжималась в комок. С тех пор прошло 20 лет, но эти две недели я помню до сих пор.
«Роды в тишине»
Пока я думала, жизнь сделала выбор за меня. Одним утром толчки полностью прекратились: обычно малыш стучал и переворачивался, а тут я поняла, что ничего не происходит. Я сразу же пошла к врачу, и УЗИ было неутешительным: сердце не бьётся, жизни нет.
Здесь уже не требовалось моего согласия на искусственные роды: надо было срочно прерывать беременность. Обычно для этого с 22 недель женщина едет в роддом, но меня отправили в обычную гинекологию и положили в палату на шестерых. Я была в той же больнице, где мне когда-то пригрозили бесплодием.
Врачи делили гинекологию на два блока — «чистую», где лежали беременные на сохранении, и «грязную» для всех остальных. Я находилась во второй. Никто не объяснил, что меня ждёт. Я спросила, отведут ли меня в родблок, но в ответ рассмеялись: «Куда? У нас тут не роддом. Рожай в кровати, потом заберём». Мне кололи лекарства, я кричала, а соседки по палате пребывали в шоке — не знаю, какую травму я им нанесла.
Я была не готова орать при всех и купила платную палату, а ещё попросила маму приехать побыть со мной. У меня начался настоящий родовой процесс — это адская боль. Никакого наркоза не было, но благодаря тому, что я оплатила палату, я могла кричать хотя бы без свидетелей.
Роды длились долго — почти сутки. Некоторые врачи и психологи называют рождение мёртвого ребёнка родами в тишине — ведь он не закричит. Раскрытия не было, ребёнок не шёл. Под конец его буквально выдавливали из моего живота локтем.
Когда я поняла, что дело движется к финалу, то стала умолять врача дать мне родить в кресле: если бы это произошло в постели и я бы увидела своего ребёнка мёртвым, то просто бы не выдержала. Надо мной сжалились и повели к креслу.
Сын родился 25 февраля 2001 года. Я так его и не увидела. Всё закончилось, когда боль прекратилась и я услышала шуршание пакета, куда положили моего мёртвого ребёнка. Мне повезло с врачом — не могу сказать, что эта женщина меня жалела, но она просто бережно завернула тело в пакет и унесла. Сейчас я знаю много историй, когда для ребёнка выносили бак, он падал туда и мать слышала этот глухой страшный звук.
«Запретила себе горевать»
Сейчас я жалею, что так и не увидела сына: нужно взглянуть напоследок, чтобы попрощаться. Но считалось, что раз мы не в роддоме, то показывать нечего. Акушерка помогла мне встать и я пошла в палату. Было одиннадцать часов вечера — я доковыляла до кровати и заснула.
Моего ребёнка отправили на гистологию. Вообще, он даже ребёнком не считался: детьми плод называли с 30 недель, а до этого времени — разве что биоматериалом. Все патологии подтвердились: среди них назвали водянку, порок сердца, увеличение головы, воду в органах. Почему так вышло, я до сих пор не знаю.
После родов я провела в больнице четыре дня. Было очень больно. На третий день началось новое приключение — у меня пошло молоко. Врачи посоветовали перетягивать грудь пелёнкой и полотенцем — надо было затянуть как можно плотнее, чтобы передавить млечные протоки. Никто меня не контролировал и, кажется, я всё сделала неправильно. Из-за этого в груди образовались кисты и шишки. А из-за скопившегося молока температура скакала вверх. С грудью я промучилась недели две.
Но ещё хуже я ощущала себя морально. Я не могла выходить на улицу: начался март, потеплело, во дворы высыпали беременные и мамы с детьми. У меня пошла стадия отрицания: я ненавидела всё, что пережила. Просто выла.
Но дома тоже особо не поплачешь. Днём со мной находилась мама. Она говорила: «Ну, чего, ты же его даже не видела». Ей вторила подруга: «Вот было бы ему три года, ты бы уже привыкла, а тут... Раньше женщины вообще в поле рожали». Хуже всего было слышать: «Родишь нового». Это обесценивает сам факт того, что мой сын был со мной, пусть и так мало. Как же нового? А что делать с ним, с тем?
Я плакала наедине с собой. Могла ехать в машине по длинной улице и орать. Злость шла по кругу: плачу, жалею себя, ругаю, потом ругаю врачей, потом жизнь, и всё заново.
Когда я встречала знакомых, то видела, что людям неудобно: они знают, что произошло, но боятся спросить, переживают, что я начну рыдать, и молчат. Никто вообще не спрашивал, как я живу и что со мной. Как будто ничего не было, понимаете? И спустя четыре месяца я сама себе сказала: этого не было. Я запретила себе горевать и решила, что пора жить дальше.
Не знаю, что должны были сделать люди вокруг, чтобы мне стало легче. Тогда культуры горевания не было ни у них, ни у меня. Сейчас я точно знаю, что мне бы помогло, если бы меня просто приняли, подержали за руку, поплакали со мной, в конце концов. Прожили это. Но тогда я осталась совершенно одна.
«Прямо как в кино»
Муж переживал всё в себе. Мы вообще не говорили о потере — ни друг с другом, ни с кем-то ещё. Стали часто ругаться: я ушла в себя, он в себя. У нас не было половых отношений — жили практически как соседи и собирались разводиться. Впереди был мой день рождения. Мы отметили, расслабились, и спустя некоторое время я поняла, что у меня задержка. Так спустя полгода после потери я забеременела во второй раз.
Когда я поняла, что беременна, то почувствовала жуткий страх. Меня охватила тревога, и вместо счастья, что, казалось бы, мечта сбылась, я ощущала только ужас. Я делала УЗИ едва ли не раз в неделю. Я боялась повторения ситуации и при малейших недомоганиях спешила в больницу. Врач пряталась, когда видела меня в коридоре, и отправляла домой: «Уйди ты, ради бога!» А я повторяла: «Проверьте, проверьте!» Вся беременность была очень нервной.
При этом никаких объективных поводов для беспокойства не было: врачи говорили, что всё хорошо, токсикоза почти не было, плод развивался нормально. Но я боялась буквально всего. Об этой беременности я не говорила никому, даже свекровь узнала только в четыре месяца.
На фоне произошедшего мы помирились с мужем. Но ссоры всё равно вспыхивали часто: из-за повышенной тревожности я могла вспылить. Тем не менее мы напряжённо ждали. И радовались — как могли.
27 мая 2002 года у меня отошли воды, и я поехала в роддом. Во время родов муж находился рядом, дышал со мной и помогал морально. Всё прошло быстро — спустя три часа мы увидели здорового сына и встретили этот момент вместе, прямо как в кино.
«Я ограждала сына от всего»
Я думала, что сын родится и тревога уйдёт. Но она только возросла. Я боялась снова потерять ребёнка и всячески его опекала. Малыш был очень болезненный: только нас выписали из роддома, как мы тут же попали в больницу, выписались, и через месяц загремели снова. Моё сознание переключилось на ребёнка, и муж ушёл на второй план. Мы прожили вместе ещё пару лет и тихо развелись. У нас до сих пор хорошие отношения.
Пережитый опыт потери осложнял материнство. Я ограждала сына от всего. Знаете, есть такие тревожные матери: сыночка, надень шапку, три шапки, нет, пять шапок! Я была такой же. Но я понимала, что так нельзя, много читала, и в итоге здравый смысл победил тревожность. Когда мне хотелось сделать что-то за ребёнка, я хватала себя руки и пыталась дать ему возможность развиваться самому.
В первом классе даже отправила его одного в лагерь на полную смену — все, кто меня знали, не могли в это поверить. Да, первую неделю я дежурила под забором, но всё-таки отпустила — и это был большой шаг.
После родов я сказала себе, что больше никогда не буду беременеть — мне на всю жизнь хватило ужаса, который я пережила. Потом ещё лет десять я не думала о том, чтобы завести ребёнка.
Но я вышла замуж во второй раз, и мы с новым мужем решили, что в этом браке тоже нужны дети. Попробовала сделать ЭКО, но оно не увенчалось успехом — врачи поставили окончательный диагноз «Вторичное бесплодие». Мы с мужем три года пытались завести ребёнка, проходили разные проверки — всё без толку.
«Осталась без квартиры, без денег и без семьи»
Тогда я приняла решение взять ребёнка из детдома. Так у нас появились две дочки. Это кровные сёстры: одной был год и семь месяцев, другой три. Обычно удочерение — небыстрый процесс, но у меня всё заняло не больше четырёх месяцев, так сильно я хотела детей. Муж оказался инфантильным человеком и отдал всё в мои руки: хочешь — делай. Он оказался просто не готов.
Моё же родительство наконец было осознанным — таким, каким и должно быть. Я уже не испытывала нужды в гиперопеке. Плюс приёмного материнства в том, что нужно обязательно пройти школу приёмных родителей, погрузиться в детскую психологию, читать книги, — не знаю, что бы я делала без Петрановской! И всё действительно прошло по-другому.
После удочерения муж отстранился от семьи и с головой ушёл в работу. Спустя семь месяцев его перевели в Москву, и он уехал на два года. Всё это время мы почти не виделись. Тогда я решила, что семья должна соединиться, и мы с детьми тоже переедем в Москву. Но это не спасло брак: спустя полгода мы развелись. Муж буквально бросил меня.
Я осталась без квартиры, без денег и без семьи. Я сильный человек, но тогда была абсолютно подорвана и не знала, как мне жить. У сына начался переходный возраст, у дочек трудности с характером — плановые для приёмных детей, но тогда я об этом не знала.
Я еле-еле взяла себя в руки и в приказном порядке заставила мужа снять нам квартиру и давать какие-то деньги на первое время. Пообещала устроиться на работу. Он пошёл навстречу, чтобы отвязаться, а я действительно нашла место и постепенно выкарабкалась. Больше всего мне помог фонд «Арифметика добра» для приёмных родителей — меня поддержало их сообщество и психологи.
В тот момент я поняла, что у меня много проблем, незалеченных травм из детства и прошлых браков. Тогда я решила обратиться к психотерапевту и начать личную терапию. Спустя долгое время работы, лишь три года назад, мы случайно коснулись потери моего первого ребёнка. И я поняла, что до сих пор не прожила ту ситуацию и должна её преодолеть, ведь она накладывала отпечаток на всю мою жизнь.
Я не приняла потерю, а искусственно избавилась от воспоминаний и чувств. Знаете, раз, и в домик. А надо было проплакать, прогоревать, принять. И я плакала, у меня была настоящая истерика. Потом я гневалась, ненавидела, торговалась. И однажды стало действительно легче.
«Меня часто спрашивают, больно ли мне»
Я финансист: раньше преподавала в университете и работала в НКО. Но пандемия внесла в жизнь свои коррективы: последний проект закрылся, и мне предстояло искать работу. Идти в бизнес и достигать вершин не хотелось — я всегда работала там, где можно приносить пользу и нести людям добро. И я решила найти работу в благотворительном фонде.
Сперва я попробовалась в уже знакомую «Арифметику добра», но подходящих вакансий не было. Стала мониторить «Хэдхантер» и увидела, что фонду «Свет в руках» нужен исполнительный директор. Обязанности мне подходили, беглое описание дало понять, что организация как-то помогает детям, и я записалась на собеседование.
Но как только я стала готовиться к встрече и открыла сайт, то выяснила, что фонд помогает женщинам, потерявшим детей во время беременности. Это было каким-то невероятным совпадением. Я решила, что это настоящая судьба, буквально мой путь. И меня действительно взяли.
Теперь я помогаю женщинам, которые оказались в ситуации, сходной с моей. У нас есть акция «Росток памяти» где мы сажаем деревья в память о наших умерших детях. Те, у кого ничего не осталось от ребёнка, могут наблюдать за этим ростком и навещать его. Меня вдохновило, что у этих женщин появляется хоть что-то. И мне нравится, что я попала в среду, где потерю ребёнка не обесценивают.
Меня часто спрашивают: больно ли мне? Боли больше нет. Осталась только грусть. Сейчас с плеч упал какой-то груз, который я всегда носила с собой.
Раньше я называла то, что со мной случилось, просто неудачной беременностью. А теперь я говорю, что у меня был старший сын и он умер. Я признала сам факт его существования. И решила отмечать день, когда он родился. 25 февраля, когда всё случилось, мы всей семьёй садимся и вспоминаем, что такое было. Слёз нет: я покупаю торт и мы просто разговариваем за столом.
Могу ли я сегодня назвать себя счастливым человеком и матерью? Абсолютно да.
Текст подготовлен в поддержку проекта #намнадопоговорить о перинатальных потерях.
