Детство писательницы Кати Тюхай прошло в 90-е, и там было многое, что знакомо этому поколению: домашнее насилие, бедность, беспомощность взрослых, а ещё — столкновение с серийным убийцей. Обо всём этом Катя долго боялась говорить — пока не написала роман «Девочка со спичками» и не обнаружила, что все непрожитые эмоции выплеснулись там. Катя рассказывает о том, как письмо помогло ей осознать свою травму, а выход книги — найти поддержку и единомышленников.
В одиннадцать лет на меня напал серийный убийца. Я шла из школы в два часа дня мимо шестого подъезда своего дома, под козырьком стоял мужчина в домашних тапках и курил. За неделю до этого у меня сбежал кот — я искала его в подвалах нашего дома и просила ключи от них у жильцов первых этажей. Мужчина просто сказал: «Девочка, я там кота нашёл в подвале, он мяукает, но не выходит — это случайно не твой?» Конечно, я пошла проверить — и он напал на меня в подвале.
Маньяк держал меня в подвале, пытался изнасиловать и чуть не задушил. Две его следующие жертвы были изнасилованы и зарезаны. Я единственная выжила и запомнила, как он выглядит. Мне удалось выжить потому, что я с ним поговорила и сумела убедить, чтобы он меня отпустил. Так я оказалась единственным свидетелем, который мог описать полицейским, как он выглядит.
Судебное разбирательство длилось около года. Меня постоянно таскали в полицию. Ко мне в школу приезжали полицейские со стопками фотографий — тогда ещё не было баз данных, всё это было на бумаге, как в старых фильмах. Однажды на фотографии я узнала этого человека. Ему дали пожизненное.
Со мной вроде как ничего не случилось — только синяки и царапины, не считая того, что я чуть не умерла от асфиксии. Как я потом узнала от специалистов, у меня сформировался ПТСР. Сейчас он диагностирован, но большую часть жизни я просто думала, что так живут все: панические атаки, постоянная боль в груди — просто я такая нервная. Но нет: когда психологическое переходит на уровень телесного, пора таблеточки принимать.
Как я начала писать книгу
Когда с тобой случается что-то плохое, мозг может поступать с этим по-разному: одни люди идут плакаться друзьям, другие к психологу, а третьи (как я) делают вид, что ничего не произошло. До тридцати одного года я не подозревала, что травма наихудшим образом влияет на мою жизнь. А потом я родила ребёнка.
Уже на второй день после родов я вышла на работу. Целый год я вставала несколько раз по ночам кормить ребёнка, а к девяти утра ехала в офис. Такой день сурка почти без сна. У меня была жёсткая депривация, но я пила таблетки и делала вид, что всё классно.
Ресурсы организма были так истощены, что блокировки, навешенные на мою травму, слетели, и я начала соприкасаться с ней гораздо сильнее. Панические атаки, суицидальные мысли, бессонница, боль в груди, как будто кто-то на неё давит. Иррациональное чувство вины за то, что я выжила, и желание причинять себе вред. Я доводила себя до изнеможения огромным количеством работы и малым количеством сна.
Чтобы не сойти с ума, я начала писать роман — по ночам в заметках на телефоне.
Как роман помог мне преодолеть травму
Психодраматическая ситуация
Я поняла, что травма просочилась в мой роман, только когда закончила. В процессе я ни разу не перечитывала текст от начала до конца. С помощью символьного языка, архетипичных героев и сюжетных поворотов я отыграла как момент удушения маньяком, так и колоссальное чувство вины за то, что я посадила человека на пожизненное. Перечитав, я увидела, что это моя расстановка по психодраме на шестьсот страниц.
В психодраме есть такая методика: когда тебе причиняют вред и ты хочешь переписать эти воспоминания, ты вставляешь в ситуацию человека или любое другое существо, которое защитит тебя в этот тяжёлый момент. Например, в одном из эпизодов романа персонажи попадают в полицию, и главный герой жертвует собой в обмен на то, чтобы героиня могла уйти, а его подвергают избиениям и пыткам. При этом девушку собирались изнасиловать — это сцена полицейского произвола. В моей жизни была реальная угроза изнасилования, и я незаметно для себя создала сюжет, где появляется тот, кто может меня защитить.
Я не понимала, откуда берутся некоторые эпизоды и почему мне так важно их написать. Например, после того как я вернулась из подвала с убийцей, я посмотрела в зеркало и сказала себе: «Это нормально, это бывает со всеми». Эту фразу и ситуацию я полностью забрала в роман. Почему мой герой именно это говорит себе в зеркало, я поняла только тогда, когда дописала. Воспоминания о травме настолько фрагментарны, что иногда ты неосознанно вытаскиваешь их наружу, но не можешь осознать в моменте.
Травма свидетеля
Мой главный герой Игорь постоянно испытывает колоссальное чувство вины из-за того, как погиб его отец. Герой не виноват в этом, но думает, что виноват — и смерть отца делит его жизнь на «до» и «после». Вдобавок Игорь по стечению обстоятельств становится виновником катастрофы, в которой пострадала его любимая женщина. Это сублимация моего собственного чувства вины.
Во-первых, я чувствую себя виноватой за то, что посадила человека — каким бы он ни был. Я против смертной казни, а в Беларуси она есть (я белоруска). У меня нет уверенности, что ему потом не переизбрали меру пресечения.
Во-вторых, в зале суда родители погибших девочек кричали мне в лицо: «Почему наши девочки погибли, а ты нет?» Я постоянно чувствовала, что живу взаймы, а на самом деле должна была сдохнуть в одиннадцать лет. Ещё я жила в дисфункциональной семье с отцом-алкоголиком, который мог бить нас с братом — вину буквально вбили в меня, и теперь я постоянно чувствую её за что угодно.
В безопасной обстановке романа я могу выкрутить своё чувство вины на максимум и прожить его легально: мой герой действительно виноват в ряде преступлений. Огромная проблема людей с травмой свидетеля, как у меня, — это деструктивная установка «почему я выжила, а другие нет». Нам невозможно доказать, что мы не виноваты.
Ярость и пространство эксперимента
В юнгианской психологии есть архетип Тень — это подавленные чувства, которые есть у каждого. Травмированный ребёнок может злиться на родителей, но из-за табу не даёт себе эту злость проживать. Мой роман — это, в числе прочего, распакованная ярость на того насильника и на моего отца (прости, пап, но это так).
Моя героиня Кира свою ярость проживает: в последней трети книги она распаковывает своё альтер-эго, очень агрессивное, насильственное, и идёт до конца — вплоть до того, что причиняет серьёзный вред главному герою. Всё это — моя сублимация Тени, которая годами пылилась, пока мне хотелось кричать на весь мир: «Боже, за что мне это всё?»
И вторая сторона — мой герой Игорь. Он чувствительный и человечный, но в то же время властный, параноидальный, недоверчивый, в нём сосредоточено много пороков. У него есть зависимость. Он занимается самоуничтожением, не знает меры в своих поступках и ни в чём себе не отказывает. Это тоже пространство эксперимента и вопроса «А что, если?». А что, если я была бы мужчиной, ничем не обременённым, с огромным количеством власти и денег? Это и вопрос, повёрнутый к читателям лицом: «А что сделал бы ты, будь у тебя такие возможности, как у моего главного героя?»
Самоисследование
Я исследую, кто я на самом деле: яростная девочка, которая хочет отомстить, или человек, который уничтожает всё вокруг (и себя) из-за чувства вины. Всякая вина в конечном счёте должна быть разряжена: ты либо ищешь способы восстановить справедливость по отношению к себе (наказание), либо избегаешь этого наказания. В моём герое сошлось два в одном: он боится ответственности и жаждет, чтобы его наказали.
К некоторым сценам я подбиралась месяцами — например, когда главный герой должен признаться в совершённом преступлении. До написания сцены у меня даже были суицидальные мысли, мне стало по-настоящему плохо. Написав эту сцену, я долго отходила — а потом постепенно стало легчать, и эффект от такой «терапии» я ощущаю до сих пор.
Когда мне было плохо, я ночами перечитывала отдельные фрагменты. Потом я поняла, что для меня они являются повтором психодраматической ситуации, когда мозгу недостаточно проиграть что-то один раз. Некоторые моменты я перечитывала раз по пятьдесят — например, сцену, где Кира получает над Игорем абсолютную власть. Эта фобия появилась у меня после встречи с серийным убийцей: что кто-то будет иметь надо мной абсолютную власть, обездвижит, придушит, запрёт в комнате. Страх насилия я отыгрываю мужской фигурой: через женскую я не могу это проживать, мне кажется, я сойду с ума, если буду играть сама за себя. Поэтому я использую мужской архетип как защиту, чтобы прожить свою фобию в более безопасной обстановке.
Остановить петлю насилия
Роман я закончила в мае 2023-го, и в течение полугода мне становилось всё легче и легче. Я даже слезла с антидепрессантов — они стали мне больше не нужны. Сейчас эмоциональные качели раскачиваются гораздо реже и с меньшей амплитудой.
После довольно большого перерыва я вернулась к психологу, и она заметила изменения в моих стейтментах и формулировках. Книгу она, кстати, прочла и подтверждает, что письмо стало для меня терапией.
Теперь, когда я попадаю в травмирующую ситуацию, когда кто-то агрессивно настроен ко мне, я думаю, что сделал бы Игорь на моём месте, и мне становится легче. Его образ я использую для распаковки «мужских» качеств в себе, которыми мне сложно управлять, которые меня пугают: он сильный, агрессивный, эгоистичный, расчётливый, умеет управлять людьми, материалист, жёстко защищает свои границы. Это часто бывает нужно в обычной жизни, где я не только мама, жена, но и владелец бизнеса, руководитель.
В Киру же я вложила своё желание говорить правду. Это вообще одна из главных тем романа: нужна ли правда тем, кто её ищет? У главных героев есть идейное противостояние: можно ли прожить жизнь, постоянно обманывая? Хороша ли ложь во спасение? Говорить правду — это адреналин для моих героев, довольно деструктивных и нездоровых людей, которые тем не менее пытаются стать адекватнее на протяжении романа, эмоционально обнажаясь друг перед другом.
Ключевой вопрос, который я решаю через женскую фигуру, — как быть собой и говорить правду даже тем, кто имеет над тобой власть, несмотря на риск навредить карьере. Работая в корпорации, всегда приходится прогибаться под внешние условия, искать компромиссы. Правда не всегда уместна, приходится постоянно пытаться усидеть на двух стульях — и мне это не очень нравится.
Сейчас я чувствую в себе силу и цельность, потому что две мои части соединились. Теперь я сама себе отличный друг и могу себя защитить. В знак этого осознания я сделала себе татуировку на пальце: впереди — лента Мёбиуса, петля насилия, которое я всеми силами хочу остановить, а ручками петлю держит Чёрный человек. Чёрный человек — это одна из линий внутри романа, он стоик, это часть меня, которая взяла на себя всё насилие, которое происходило со мной с самого раннего возраста. С одной стороны, это мой защитник, с другой — моя тёмная, неодобряемая часть, которую я долго отрицала. Такой дуальный образ.
Этой татуировкой я говорю, что многие люди в современном мире ощущают себя намертво прикованными к «петле насилия» — как в прошлом, так и в настоящем. Но нет, чёрт возьми, мы просто держим эту петлю руками. Мы можем просто разжать руки и не передавать насилие дальше, и эта бесконечная петля, наконец, прервётся — хотя бы на нас самих. Не бить детей, если тебя самого били в детстве. Не отвечать токсичностью на токсичность, злом на зло. Оба моих героя делают такой выбор: несмотря на миллион причин продолжать насилие в адрес друг друга, они останавливают эту петлю — практически ценой жизни.
Книга для меня стала поводом к разговорам длиной в год — с моими друзьями, которые не знали меня с этой стороны, с читателями и книжными блогерами, с моими студентами. Теперь я говорю об этом открыто и получаю колоссальное количество поддержки — не только как личность, но и как автор, потому что людям искренне нравится роман. Многим в романе откликается линия школьницы Полины, живущей в регионе в дисфункциональной семье, — это знакомо каждому второму человеку, родившемуся в девяностые. Особенно девочкам, которые так часто сталкиваются с насилием, — и это частично и моя собственная история.
Я даже оставила в книге электронную почту и адрес своего канала на случай, если со мной захотят чем-то поделиться, — и получаю много поддержки и там. Я как будто обрела ещё одну семью, разбросанную по всему свету. Мои читатели пишут мне, что я не одна, потому что одна из главных тем «Девочки со спичками» — это одиночество наедине с насилием. Даже сейчас мне страшно об этом говорить — а раньше я бы вообще не смогла.
Советы тем, кто пишет о своей травме
- Если вы не знаете свой диагноз, но чувствуете, что с вами что-то не так, — прежде чем писать, лучше сходите к врачу. И если врач рекомендует принимать таблетки — принимайте их. Потому что, если вы соприкоснётесь с травмой внутри романа без поддержки, в том числе медикаментозной, быть беде. Вы можете даже не понимать, что распаковали травму. Например, решите, что вам плохо из-за проблем на работе, но вам плохо из-за того, что у вас в романе отец бьёт дочь. Так что обязательно заручитесь поддержкой специалистов.
- Ешьте слона по кусочкам. Если вам сложно написать конкретную сцену, сделайте зарисовку на бумаге, проиграйте её с друзьями. Я написала сцену, к которой подбиралась два месяца, с помощью комьюнити — там было человек пятнадцать. Действие происходит в людном баре, где люди отпускают разные реплики. Я принесла ребятам канву и попросила отыграть эпизод вместе со мной: я буду играть за главных героев, а они — за посетителей, которые комментируют происходящее. Мне начали набрасывать реплики, реакции на ситуацию, которая происходила в сцене — признание в преступлении во время прямого эфира на сотни тысяч человек. Мне было не так страшно это писать, потому что со мной была толпа народу.
- Ищите поддержку. Часто случается так, что окружение не даёт нам прожить эмоции своевременно. После встречи с серийным убийцей одноклассницы мне вообще не поверили, а родители отвели меня в полицию, но предпочитали лишний раз о случившемся не заговаривать. К психологу тогда меня тоже не отвели, но я не виню родителей — времена были другими. С тех пор мы ни разу об этом не поговорили, о том, что происходило в тот день и год. Если вы встречаете такое молчание близких — помните, что это тоже один из видов травмы, вот такое молчание, избегание разговоров о случившемся. С вами всё в порядке, просто продолжайте писать, найдите бета-ридеров, друзей, чтобы они стали той силой, которая вас поддержит. И не стесняйтесь просить психолога прочесть то, что вы написали.
- Нарушайте молчание. Проговаривать травму — значит десакрализировать её. Худшее, что может испытать травмированный человек, — стыд и страх за случившееся. Теперь я понимаю, что всё было не зря: я дала людям ролевую модель поведения в травме, не сдаваться никогда (сдайся я сразу — я бы не вышла из подвала). Это главный урок, который я вынесла из своей травмы и своего романа: в каждой тьме что-то есть, и, если ты не боишься в неё вглядываться, это и есть ключ к спасению и деэскалации насилия.