Литературный опен-колл «Мама в огне» исследует тему материнства: трудности, радости, страхи и победы мам. Из множества заявок мы выбрали 11 историй-победительниц. Перед вами одна из них.
Из темноты доносились незнакомые голоса, только один из них я слышала раньше. Когда запах нашатырного спирта начал растворять мрак, звуки снова обрели очертания, как если бы из ушей вылили воду. Я разобрала, что Катя объясняет врачам, как мы тут оказались. Катю я знала всего несколько часов, мы познакомились в реанимации, где обе отходили от наркоза после кесарева. Наши дочери родились с разницей в несколько минут. Что с ними стало, мы не знали. Я не нашла в себе смелости задать дежурному врачу страшный вопрос: жива ли моя дочь. Казалось, со спинальной анестезией отключились не только ноги, но всё моё нутро онемело, да так и не отошло. Я пыталась отвлечься на книгу, но голова была набита ватой наркоза и тревоги. Разговоры с Катей помогали вернуться в реальность. Мы впервые произносили слова, которые в следующие два месяца прозвучат ещё много раз. Сколько у тебя недель? Экстренно кесарили. Нарушение кровообращения. Сколько по шкале Апгар? За считаные часы мы стали если не подругами, то сообщницами, невольными попутчицами в путешествии в неизвестность.
По счастливой случайности из реанимации нас перевели в одну палату, откуда мы и отправились покорять четвёртый этаж. Ждать новостей от лечащих врачей было бесполезно: они занимались нами, матерями. Интересовались на обходе нашим состоянием, прописывали антибиотики и объясняли, что делать с пришедшим молоком и швами на животах. А дети были в ведомстве ОРИТН — отделения реанимации и интенсивной терапии новорождённых, расположенного здесь же, в перинатальном центре, тремя этажами выше. Это всё, что мы смогли узнать.
Ожидание было невыносимым. Мы спасались бессмысленной болтовнёй: Катя из области, я из города; у Кати уже есть сын, он сейчас с отцом; нет, у меня нет других детей; читаю Кизи «Порою блажь великая», да, во даю. Но тревога не покидала, мы видели её в жестах, слышали в деланных интонациях друг друга. В конце концов, Катя предложила пойти поискать детей. Хотя бы попробовать. Тем более что врачи велели «долго не залёживаться и начинать расхаживаться». Я согласилась. Сама бы я не отважилась, внутренний паралич ещё не отпустил до конца. А вдвоём было не так страшно.
Катя потеряла сознание в душном лифте. Вентиляция то ли не работала, то ли отсутствовала вовсе, и моя новоиспечённая подруга осела у меня на руках, я едва успела её подхватить и усадить на пол. Время как будто застыло, уже не первый раз за этот бесконечный день. В голове стучалась одна мысль: не пытайся поднять её, тебя только что зашили. В ушах начало шуметь, во рту появился металлический привкус, но я держалась. Наконец, двери лифта разъехались, в кабине стало чуть больше воздуха, Катя открыла глаза и с моей помощью смогла встать и выйти. Когда двери сомкнулись за нами, я успела только сказать: «Не пугайся, я, кажется, тоже падаю» и провалилась в кафельно-ватное ничто. Как я оказалась на диване в ординаторской ОРИТН, я не помнила.
Дежурные врачи, две девушки примерно нашего возраста, не ругали нас ни за глупость, ни за нарушение распорядка больницы. Заботливо снабдили нашатырём, дали попить, узнали, кто мы такие. Объяснили, что посещения разрешены дважды в день, в строго отведённое время, и второе закончилось час назад. Потом медики переглянулись и сказали, что в порядке исключения разрешат нам навестить детей. Только мы должны пообещать больше не падать в обморок и не рассказывать остальным мамочкам, что нас пустили, иначе все захотят прийти вне расписания. Мы пообещали. Мы бы что угодно тогда пообещали. Улыбчивая молодая докторша вывела нас в небольшой коридорчик, отделявший заветное отделение от громадины больницы, и помогла одеться в стерильные халаты, тканевые бахилы и колпаки. Эти защитные костюмы нужно было надевать поверх выцветшего больничного халата каждый раз для визитов в ОРИТН, как скафандр для выхода в открытый космос.
Тяжёлые двери бесшумно поддались, и мы в сопровождении всё той же докторши шагнули в сумеречный коридор детской реанимации. По бокам из палат лился холодный искусственный свет. Фильтрованный воздух пропах антисептиком. Тишину нарушал ритмичный писк дыхательных мониторов и редкая возня младенцев. Докторша завела Катю к её дочери, в первую же дверь. Я осталась ждать в коридоре — в интимные моменты случайные люди рядом только мешают. Простояла я недолго: с другого конца коридора меня позвали. Это был настойчивый крик, громче, чем всё остальное детское кряканье, громче, чем мои мысли. Я узнала её сразу. Я не знаю как. Я никогда раньше не слышала её голос, в операционной она молчала, и её сразу увезли. Этот голос повёл меня к себе, я просто шла вперёд, я не могла оставаться так далеко от него. Моя дочь звала меня.
Её кувез, один из четырёх в палате, стоял в дальнем углу, накрытый белым покрывальцем. Рядом пищал монитор с линией сердцебиения, как в кино. На табличке в ногах значилась моя фамилия. Внутри закрытой прозрачной капсулы, поддерживавшей жизнь, шли трубки и провода. А в центре на наклонной платформе, укутанной в новенькую байковую пелёнку с божьими коровками, лежало крошечное существо. Синий свет ультрафиолетовой лампы смешивался с закатным августовским солнцем за окном, очерчивая зелёным ореолом угловатую, почти треугольную головку и тоненькие конечности. Под полупрозрачной кожей краснели сосуды, которые несли кислород от пластиковой трубки к булавкам пальцев, к пуговицам глаз, к остальным закуткам продолговатого тельца. Вздутый живот едва виднелся над белоснежным несоразмерным памперсом. На ножках вязаные носочки размером с напёрсток, и те велики. Шестьсот пятьдесят грамм. Она легко поместилась бы у меня на ладони. Поразительное инопланетное существо, такое маленькое и беззащитное, морщило свой маленький нос, и из маленького беззубого рта вырывался мощный, полный жажды жизни крик.
Я пыталась собрать путавшиеся мысли. События дня застыли уродливыми мухами в вязкой смоле времени. Серьёзное лицо лечащего врача, когда утром она присела на край моей кровати и сказала, что у нас есть два варианта: «ждать, когда плод погибнет» или экстренно рожать. Механическое «абонент временно недоступен» в трубке вместо голоса мужа, который именно сегодня улетел в треклятую командировку. Я продолжала звонить, хотя всё решила в момент, когда прозвучали «варианты». Мой собственный голос, складывающий слова в предложение: «Если есть хоть какой-то шанс её спасти, давайте попробуем» и тихое «Я сама поступила бы так же. Наверное» в ответ. Самая страшная головная боль в моей жизни, когда в позвоночник впрыснули наркоз. Мгновенная реакция анестезиолога, укол магнезии. Марля с водой на губах и прохладные пальцы врача, заботливо поглаживающие виски всё время, пока за шторкой из одноразовой медицинской простыни меня разрезали и зашивали. Дальше — палата реанимации, онемевшие ноги, похожие на ощупь на прохладные кожаные «капитошки». А потом привезли Катю.
Стоя у кувеза, я вспомнила, как семь месяцев назад я приложила руку к животу и не почувствовала ужаса, а только пустоту, которую можно заполнить жизнью. Я тогда решила, что готова, что хочу попробовать снова. А что, если я ошиблась? Что ждёт нас дальше? Выживет ли она? Могла ли я тогда сделать что-то по-другому? Если бы знала, что весь следующий год сотрётся из моей жизни в череде бесконечных сцеживаний и кормлений каждые два-три часа? Если бы понимала, что будут нескончаемые больницы и реабилитации; ночные истерики в пять лет и нервные срывы у нас с мужем? Если бы знала об эндометриозе шва от кесарева, который придётся снова оперировать, и о вечно больной спине от ношения на руках неходящей девятилетки? О постоянных справках, комиссиях и назойливой бюрократии, чтобы устроить её в школу? О ежедневных мыслях о смерти: моей, мужа, её? Поступила бы я иначе, если бы до конца примерила на свою жизнь фразу «двадцать семь недель очень маленький срок, нет никаких гарантий, возможна инвалидность», а не отдалась во власть всеобъемлющей надежде? Думала ли я о её будущем, о будущем нашей семьи, принимая на себя ответственность за это решение? Или во мне говорил чистый эгоизм? Был ли в действительности выбор у меня, уже потерявшей одного ребёнка за три года до этого?
Все эти вопросы, настоящие и будущие, инопланетянка, лежавшая передо мной в прозрачной коробке, сметала силой своего крика.
Я не заметила, как рядом со мной у кувеза оказалась наша провожатая докторша.
— О, вы уже нашли её?
— Да, нашла.
Станьте первым, кто оставит комментарий