Мы запрограммированы беспокоиться и переживать о близких — стараниями мозга у нас формируется привязанность к родственникам и друзьям. О том, как всё это в нас рождается, книга Патриции Черчеленд «Совесть. Происхождение нравственной интуиции».
О книге
Патриция Черчленд — основоположница нейрофилософии. В своей книге «Совесть. Происхождение нравственной интуиции» она объясняет признанные эталоны нравственного поведения с точки зрения последних научных открытий. Учёная обращается к нейронауке, генетике, эволюции, психологии, психиатрии, антропологии, экономике, политике и философии.
Мы приводим отрывок из главы «Привязанность».
Наши привязанности — к родителям, братьям или сёстрам, друзьям или любимым — очень устойчивы. Эти чувства бывают сложными и неочевидными, особенно у животных с очень большой корой (головного мозга. — Прим. ред.).
<...>
Аффилиация (стремление к объединению) и привязанность относятся к тем психическим явлениям, которые можно смело включать в список трудных нейробиологических проблем наряду с вопросами о том, что лежит в основе совести и усвоения языка.
Тем не менее, как любил напоминать Фрэнсис Крик, один из первооткрывателей ДНК, ключом к разгадке сложного явления на макробиологическом уровне вполне может оказаться обманчиво простой механизм на микроуровне. Что, если где-то в глубинах нашего мозга таится простая структурная система, способная влиять на множество разных взаимодействий и, следовательно, принимать разнообразные формы? Может такое быть? Может.
В конце концов во многом именно так устроена ДНК. Для кодирования существует всего четыре азотистых основания — A, T, G, C (аденин, тимин, гуанин, цитозин), которые, выстраиваясь в произвольном порядке, образуют уникальную для каждого человека цепочку из 3 млрд оснований. Форма любого живого организма задана ДНК, однако разнообразие этих форм принимает головокружительный размах.
Заподозрить, что и в социальности в скором времени обнаружится относительно простая картина, меня заставило одно открытие в области нейробиологии.
Институт Солка пригласил выступить с лекцией Ларри Янга, учёного, занимающегося исследованием гормонов мозга, и хотя заявленная Янгом тема — привязанность к партнёру у полёвок — казалась любопытной, ничто не предвещало сенсации. Мы терпеливо прослушали вступительную часть, в которой Янг описывал брачное поведение у разных видов полёвок. А потом начались чудеса нейронауки.
Степные полёвки, на взгляд случайного наблюдателя, почти ничем не отличаются от горных. Тем не менее между ними поведенческая пропасть: после первого совокупления степные полёвки образуют моногамную пару на всю жизнь. Горные же полёвки после спаривания расстаются, и дальнейшие их пути расходятся.
За необычным социальным поведением степных полёвок можно наблюдать и в дикой природе, но, чтобы выяснить, что стоит за парными связями, Янг с коллегами всесторонне изучили поведение полёвок в лаборатории. Они заметили, что степные полёвки стараются держаться рядом с брачным партнёром, тогда как горные полёвки предпочитают уединение. Состоящий в паре самец степной полёвки защищает гнездо от любых непрошеных гостей, в том числе и от чужих самок. Степные полёвки любят находиться в обществе себе подобных. Горные полёвки — одиночки.
У обоих видов о детёнышах заботится самка, но только у степных полёвок самец охраняет гнездо и держится поближе к новорождённым, чтобы согреть и защитить. Если пару разлучить, они начинают тосковать и у них повышается уровень гормона стресса. И хотя термин «моногамия» здесь не совсем подходит, потому что даже состоящие в паре особи могут совокупляться на стороне, степные полёвки всё же проводят большую часть времени с брачным партнёром и потомством. В этом смысле образование пар на продолжительный период условно называют социальной моногамией. А что, в таком случае, у человека?
В общем и целом человек тяготеет к социальной моногамии, если не на всю жизнь, то по крайней мере на длительные периоды (серийная моногамия).
Социальная моногамия степных полёвок побудила Янга и его коллег задаться вопросом: какими отличиями в мозге степных и горных полёвок объясняется такая разница в брачных привязанностях? Ответ оказался на удивление простым. Всё дело в паре схожих гормонов — окситоцине и вазопрессине.
У степных полёвок обнаружилась более высокая, в сравнении с горными, плотность рецепторов окситоцина в определённой подкорковой области мозга, а именно — nucleusaccumbens (прилежащем ядре). Кроме того, у самцов степной полёвки наблюдалась очень высокая плотность рецепторов вазопрессина в смежной подкорковой структуре — вентральном паллидуме. У горных полёвок ничего подобного нет. В этом и заключался сенсационный ответ. Не исчерпывающий, конечно, но на удивление простой: причиной всему — разница в плотности окситоциновых и вазопрессиновых рецепторов.
<...>
Различные лаборатории, в том числе и лаборатория Янга, принялись проводить разные манипуляции с окситоцином и смотреть, как они отразятся на поведении полёвок. В частности, блокировали с помощью определённого вещества окситоциновые рецепторы у девственных самок степной полёвки, а затем отпускали их спариваться. В этом случае пары у полёвок не формировались.
Окситоцин вводили с помощью инъекций в мозг девственных самцов и самок степной полёвки, которые уже были знакомы, но ещё не спаривались. Тогда подопытные вели себя как типичные брачные партнёры после совокупления, то есть «влюблялись».
С помощью генетических инструментов у самцов степной полёвки в лабораторных условиях увеличивали количество вазопрессиновых рецепторов в вентральном паллиуме, тем самым подкрепляя предпочтение партнёра и более активные проявления привязанности, такие как груминг и прижимания друг к другу. Когда то же самое проделали с горными полёвками, они стали вести себя как степные — отдавать предпочтение самкам, с которыми спарились.
<...>
Эти данные — уже не поверхностное описание поведения, а шаг, позволяющий докопаться до сути. Вот теперь перед нами начинают раскрываться биологические механизмы. После окончания лекции Янга я вышла из зала и уселась на краю бассейна в Институте Солка, глядя на простирающийся за утёсами бесконечный Тихий океан. Прежде мы часто сидели там с Фрэнсисом Криком, беседуя о мозге. Иногда — о нравственности и мозге.
🧠 Статьи, которые помогут больше понять о работе мозга
Женский мозг отличается от мужского? НЕТ. Доказываем со ссылками на научные источники
Познакомьтесь со своими гормонами счастья: что это такое и зачем они нужны
Однажды Фрэнсис сходил со мной на философский семинар по этике в Калифорнийском университете Сан-Диего, расположенном через дорогу. И когда мы вернулись в Институт Солка, Фрэнсис поделился своим недоумением: почему на семинаре говорилось лишь о чистом разуме и ни слова о вкладе биологии?
Фрэнсис Крик считал, что базовой мотивацией к сотрудничеству и стремлению делиться, а также усвоению социальных норм мы, скорее всего, обязаны генам, выстраивающим нейронные сети мозга.
И пока мы не докопаемся (хотя бы наполовину) до биологических основ, сосредоточиваться на разуме преждевременно. Мне это казалось резонным. Несколькими столетиями ранее шотландский философ Дэвид Юм доказывал, что мы рождаемся с предрасположенностью к социальной чуткости — он называл её «нравственным чувством».
Подход Крика напоминал модернизированную версию предложенной в XVIII веке гипотезы Юма, и рассуждал он примерно так же: разум сам по себе никак не способен мотивировать типичное нравственное поведение, даже если именно с его помощью мы вычисляем, как удовлетворить свои нравственные желания.
Увы, в те времена, когда мы с Фрэнсисом Криком вели эти беседы, у нас ещё не было надёжной отправной точки для успешного анализа юмовского «нравственного чувства»с точки зрения процессов, происходящих в мозге. Среди нейробиологических открытий не наблюдалось ничего такого, что помогло бы глубже понять нравственное поведение или совесть.
И вот теперь сведения о разнице в плотности определённых рецепторов у полёвок всё изменили. Но, как ни прискорбно, до этой лекции Ларри Янга Фрэнсис Крик не дожил. Полученные Янгом данные, касающиеся окситоцина и степных полёвок, вдохновляли именно тем, что могли послужить той самой отправной точкой для проникновения к укоренённым в мозге основам нравственности.
Его выкладки выглядели логично с точки зрения нейробиологии, психологии и эволюционной теории. Я была потрясена тем, что в основе такого сложного явления, как моногамия, может лежать такое относительно мелкое различие в структуре, как плотность окситоциновых рецепторов. Не менее поразителен был и факт, что за привязанность в паре отвечает окситоцин. Почему? Потому что именно окситоцин отвечает за привязанность между матерью и ребёнком.
Может быть, всё сводится к такой формуле: привязанность порождает заботу; забота порождает совесть? Стоит изменить плотность рецепторов в разных областях мозга с помощью небольшой генетической модификации, как эмпатия распространится не только на потомство, но и на брачных партнёров, родню, а возможно, и на сообщество в более широком смысле?
Моногамия у полёвок не имеет никакого отношения к разуму, у них нет ни религиозных заповедей, ни философских дискуссий на семинарах. Просто так работает их нейробиология.
Это происходит не на уровне отдельных особей, которые внезапно решают, что нужно бы укрепить связи для процветания. Наша социальность обусловлена генами, а процветание — это уже следствие. Развитие в этом направлении поощрялось эволюцией. Нравственные нормы вырабатываются в основном как практические решения социальных проблем — примерно как нормы и стандарты в кораблестроении диктуются практическими нуждами мореплавания.
Исходя из того, что наличие совести подразумевает заботу о ком-то (с разной степенью самопожертвования), теперь я наконец смогла увидеть, хотя бы в самых общих чертах, тропинку, ведущую от биологии к нравственности.
<...>
Нужно изучить другие виды помимо полёвок, разобраться в функциях других нейрохимических веществ помимо окситоцина и вазопрессина, продолжать исследовать роль корковых и подкорковых нейронных сетей. Это всё понятно. Тем не менее очень обнадёживало, что благодаря найденной отправной точке все загадки, касающиеся нашей социальной природы, перемещались из области метафизики и философии в область эмпирическую и экспериментальную.
Когда мы сталкиваемся с нравственными проблемами, нейробиологические данные не подскажут нам нравственно предпочтительного решения по поводу девственных лесов, смертной казни или злоупотребления служебной информацией. Однако благодаря этим данным мы сможем разобраться, что побуждает человека заботиться о тех, к кому он привязан, и почему социальная привязанность так много для нас значит.
Станьте первым, кто оставит комментарий