«Единственный, кого нужно найти в жизни, — ты сам». Интервью с солисткой «АлоэВера» Верой Мусаелян

Глядя на солистку и лидера группы «АлоэВера» Веру Мусаелян, сложно представить, что эта искрящаяся жизнью девушка долгое время боролась с расстройством пищевого поведения. На сцене она поёт про лето, свободу во всех её проявлениях и любовь к себе, а на своей странице в Instagram* рассказывает, как наладить отношения с едой, жить в согласии с собой и получать от этого удовольствие. Мы поговорили с Верой о её творчестве, об освобождении от РПП и об отношении к браку.

Каким был твой путь к собственной группе? Ты всегда хотела стать музыкантом?

Наверное, да. Но когда живёшь в городе Нижний Тагил и тебе 14 лет, очень сложно признаться, что хочешь стоять на сцене и петь песни, пока толпа скандирует твоё имя. Это всё кажется каким-то далёким, запредельным. Поэтому я не могу сказать, что подростком решила стать певицей и упорно шла к цели. 

В 16 лет я переехала в Екатеринбург: зачем-то поступила на экономический факультет политехнического института, но мне всё там было чуждо, я понимала, что меня в этих стенах быть не должно. И через год я перешла на журфак Уральского государственного университета имени Горького. Примерно в это время я попала в музыкальную тусовку: была клавишницей в группе Alai Oli, общалась с группами «Сансара» и «Курара». Музыка была вокруг меня, но казалось, что я сама не могу предложить что-то оригинальное. 

Долго не получалось понять, что со мной происходит, а потом я попала к хорошему фониатру, который сказал: «Вам надо заниматься вокалом. Вы сильно давите на связки, но не тренируете их, происходит перегрузка, и они не справляются». И я поняла, что либо пойду сейчас заниматься вокалом и соберу наконец свою группу, либо, Вера, у тебя всё это как дали, так и заберут.

И я нашла преподавателя по вокалу. Несмотря на то что у меня всегда была семейная армяно-азербайджанская предрасположенность к пению, мне было важно знать, что я делаю всё правильно. Первая моя сцена была в японском ресторане: нужно было натренировать себя, потому что петь перед людьми было очень страшно.  Я приезжала туда со своей колонкой, микрофоном и одним условием: я пою только то, что мне нравится. А симпатичны мне были Нина Симон и Элла Фицджеральд. Один из самых больших комплиментов, который мне тогда сказали: «Я думал, это запись играет». Тогда я поняла, что мой тембр имеет силу и вес сам по себе. 

И только в 22 года я впервые сольно вышла на сцену со своими песнями и своей группой. 

Ты сразу поняла, о чём хочешь писать песни? У тебя есть основная тема творчества?

У меня нет никакой тематики, на которую я пишу: есть только то, что меня волнует.  Никогда не знаю заранее, что именно это будет. У меня есть песня «Платье в точку», которая была написана о московских протестах, и песня, которая ещё не вышла, которая практически полностью состоит из фраз «запотело забрало» и «не надо раскачивать лодку» из новостных сводок. Раньше я и не думала, что это моя тема.

Основное, о чём мы играем, это ощущение свободы. Свободы самовыражения, свободы быть собой, свободы любить, свободы быть разным: и агрессивным, и романтичным. У нас поэтому нет никаких стилистических рамок.

Это правда, что все твои песни основаны на реальных событиях?  

К сожалению, я абсолютно не умею писать какие-то фантазийные истории или сюжеты. Я пишу только про то, что было испытано на своей шкурке.

Ты часто очень подробно описываешь мужчин в своих песнях: особенности их внешности, детали ваших отношений. Как те, кто узнавал себя, реагировали на это?

Когда про тебя пишут песню — это целая история. Сначала всегда очень приятно и неожиданно: «Как это так? Про меня?». Потом люди на это подсаживаются: «Да, про меня»! Затем начинается удивление: «Ты действительно пишешь про всё, что тут происходит? Мы так не договаривались»! Человеку часто не нравится, как он трансформируется в песнях. А когда ты переключаешься и начинаешь писать про кого-то другого, наступает обида — к роли музы легко привыкнуть.

Люди, которые ввязываются во взаимоотношения со мной, обычно понимают, с кем имеют дело. Я благодарна каждому, кто дал мне мысли и слова. И я знаю, что бывшие трепетно относятся к моим песням, даже если эти слова когда-то были неприятны или болезненны.

Какая реакция слушателей на твои песни самая приятная для тебя?

Самое приятное, когда люди говорят, что это им близко, они понимают, о чём мы играем, чувствуют нас своими друзьями. Когда мне пишут, что я с вами прошёл целый путь, —  это, конечно, круто.

За что поклонники критикуют твои треки? 

Наша аудитория в курсе моей позиции: если что-то не устраивает —  вы знаете, где выход. Все настолько привыкли к этому мышлению, что даже никто уже не пытается сказать: а вы знаете, прошлый альбом был лучше. Они знают, какой ответ получат: слушай прошлый альбом, мы его у тебя не забираем, и давай простимся на этом. Поэтому неадекватной критики практически нет. 

В начале нашего творческого пути, когда постоянных слушателей было не так много, случались обидные претензии: когда начинали говорить про внешность, про то, как я выгляжу на сцене, веду себя. Мне кажется, это самый низкий способ задеть человека. Когда тебе говорят: «Музыка у вас ничего, но  кто же такую страшную девочку пустил на сцену?», а тебе 25, это очень больно. Но проходит время и ты такая: ну что же я могу поделать? Придётся вам смотреть на страшную девочку. 

Ты пережила расстройство пищевого поведения. Расскажи, как приобрела его и как сумела с ним справиться? 

Я была полным ребёнком, и меня с шести лет «худели», в девять прописали таблетки, контролирующие вес тела, я постоянно жила в системе запретов. А когда тебе что-то запрещают, начинаешь болезненно зацикливаться на этом. Через какое-то время ты уже подросток, начинаешь более трепетно относиться к себе и своим изъянам, связываешь все неудачи со своим телом. Появляется мысль, что нужно похудеть сильнее, чтобы стать хорошим, классным и любимым. 

Где-то с 11 до 16 у меня были жёсткие переедания. Помню, как мы с родителями идём домой, и я стараюсь первая забежать в квартиру, чтобы напихать в себя печенье до предела, потому что потом мне могут не дать. Этот страх постоянно был в моей голове — я воровала еду, запиралась в туалете и ела. А в 16 лет я пришла к мысли, что могу есть сколько угодно, а потом избавиться от еды, не полнея. И началась булимия.

Это очень болезненное и страшное психологическое нарушение. Я воспринимала его как часть моей личности, какой-то ужасный секрет, который нельзя рассказывать: никто из моих близких не знал. Когда ты вся такая прекрасная, порхающая на сцене, жутко сказать миру, что на самом деле ты блюёшь после каждого приёма пищи: кто захочет после этого подойти к тебе близко? Мне и самой было очень трудно признать, что это моя проблема и что я с ней жить больше не могу. 

Тогда я впервые пришла к психологу, которая сказала мне: у тебя есть проблема, от которой нужно избавиться, и тогда ты получишь всё, что хочешь. Когда я услышала эту фразу, поняла, что РПП стоит между мной и моей жизнью, что ужас и ненависть к себе не дают мне сделать необходимые шаги. Я  решила, что костьми лягу, но выберусь. И мне удалось. 

Сначала я прочитала книжку «Гудбай, диета!» Ольги Голощаповой. Из неё я узнала, что есть осознанное и интуитивное питание, другой подход к еде, когда нет никаких подсчётов и запретов. Я стала много гуглить про расстройства пищевого поведения, общаться с людьми, у кого была такая же проблема. Я собирала всё, что только могла найти: если где-то встречалось слово РПП —  читала статью. Делала все упражнения: у меня есть пять чёрных блокнотов, которые исписаны забористым чёрным шрифтом: это куча заданий, выполненных по этой теме, и анализ всей моей жизни.

Это был путь к большому сочувствию и заботе о себе. Уже через несколько месяцев я начала чувствовать изменения. Но это не выглядело так, что я работала над собой, а потом наступил день, когда я стала здорова. Сначала это просто шаги: ты всё начинаешь себе разрешать, какая-то еда перестаёт быть страшной. Потом случаются лютые откаты, и после десяти шагов вперёд ты делаешь девять назад. И это долгий поступательный процесс. Я поняла, что полностью здорова, через два-три года с момента, как я начала изучать осознанное питание. У меня больше не было никаких приступов, и мне нравилось моё тело. Но я по-прежнему нахожусь в постоянном наблюдении за питанием и за отношением к себе.

Как ты изменилась за этот период  и как изменилась твоя жизнь?

Мне кажется, что человек, который всё время живёт в загонах из-за своего тела, использует только 30% мозга. Остальные 70% заняты расчётами калорийности, мыслями о том, что нужно съесть и как отработать лишнюю печеньку. Когда ты от этого освобождаешься, кажется, что ты всемогущ. Вдруг понимаешь, как быстро работает мозг, как много ты можешь реализовать, что на самом деле между тобой и всем, что ты хотел, стояла только эта проблема. 

Примерно через год-полтора с момента начала борьбы я почувствовала, как изменилась моя жизнь: я смогла зарабатывать деньги, рванула наша группа, яркими и дерзкими стали песни, альбомы, концерты. Раньше на сцене была та часть меня, которая наконец-то могла вырваться на свободу, но потом концерт заканчивался, и я опять погружалась в свою боль. А теперь я стала на сто процентов собой. Открылся какой-то невозможный ресурс. Сегодня я каждый день в восторге от того, кто я, и от той свободы, которая мне открывается.

Нет ли страха, что расстройство вернётся? 

Существуют такие формы РПП, которые вылечить уже невозможно. Но у меня нет страха, потому что я всегда наблюдаю за собой и своими ощущениями. И я не вгоняю себя в ситуации, где может стать некомфортно: например, не вписываюсь в челленджи вроде «Неделя без сладкого», где запрещают есть определённые продукты. Я стараюсь заботиться о себе. 

Почему ты публично делишься своей историей борьбы с РПП? 

Это мой способ контакта с реальностью. Я вообще всегда всё рассказываю. Если бы я молчала, не было бы никаких песен и стихов. Это мой способ переживать происходящее вокруг. 

Многие не знают, насколько важно доверять самим себе. Еда — это только тренировочное поле. Ты привыкаешь задавать себе вопрос «Чего я хочу на самом деле?». Каких отношений? Какой работы? А как я хочу себя чувствовать? Мне хочется делиться этим и делать жизнь других лучше. Ведь если начнёшь чинить одну часть своей жизни, в порядок придёт и другая.

Ты относительно недавно вышла замуж за политика Илью Яшина. Насколько важным для тебя было вступить в брак? 

Я думала, что штамп в паспорте ерунда и ни на что не влияет. Для меня это, скорее, была игра: схожу-ка я замуж! И стало удивлением, что жизнь в браке — действительно что-то другое. Появляется какая-то иная связь с человеком, ты бережней к нему относишься. В каких-то моментах, когда я бы уже вильнула хвостом и сказала бы: «Зачем мне вообще всё это нужно?» — теперь важно остановиться и сказать: «Нет, давай поговорим, разберёмся». 

В остальном это не стало главным событием в моей жизни. Наверное, есть девушки, которые мечтают о замужестве, хотят взять фамилию мужа, стать частью  какой-то большой семьи, для них это — важное событие в жизни. У меня такого нет и никогда не было. Срока я себе не ставила, как бывает у некоторых девочек, например: выйти до 30 лет. И страха не было, что меня никто не возьмёт.

Иногда средства массовой информации называют тебя просто «женой Яшина». Это не обидно?

Мы с мужем известны в разных сферах. В моей он — муж любимой певицы, а я в его сфере —  жена Яшина. Для некоторых людей, которые никогда не слышали наши песни, он действительно женился на какой-то артистке. И это тоже неплохо, потому что ко мне пришло много людей от Ильи, чтобы посмотреть, кто я такая, а в итоге остались, ходят на наши концерты и любят наши песни. 

У нас часто и мужчин определяют по их женщинам, тут кто мощнее и известнее, по тому и определяют.   

Как ты пережила историю с отменой концертов «АлоэВера», которую многие связывают с деятельностью твоего мужа?

Это было очень больно: состояние полного бессилия и безысходности. Сначала вы сидите на кухне и в шутку обсуждаете, что если однажды вашу группу  запретят, это может поднять медийность, смеётесь над этим. А потом слышите в трубке от организаторов, что мы не можем выступить на фестивале, потому что им кто-то об этом намекнул…

Но я, как обычно, стала об этом честно говорить. И когда я высказалась, стало легче. Я поделилась с людьми, а они высказали мне свою поддержку. Никто не стал сдавать билеты, ещё больше начали слушать нашу музыку и покупать мерч. И это даже не поддержка поклонников, а поддержка друзей. У меня такое ощущение, что я написала и 40 тысяч единомышленников ответили мне: мы за тебя. 

И это всё вылилось в то, что мне написали ребята, которые делают заграничные туры на яхтах и предложили: если вас выгнали с суши и не дают петь в России, давайте вы будете играть в море и за границей. И сейчас мы организуем такой тур. Мы к любому минусу стараемся что-то такое пририсовать, чтобы он выглядел классно.

Считаешь ли ты институт брака в его традиционной форме изжившим себя?

Я считаю, что если людям комфортно — пусть будет так, нравится, по-другому — пусть будет иначе. У меня нет ощущения, что брак — это какие-то гарантии. В жизни их нет, не нужно этого требовать ни от себя, ни от другого человека. Я прекрасно понимаю, что если наши отношения исчерпают себя, то брак закончится. Даже несмотря на штамп и на то, что у нас была прекрасная свадьба. 

Что бы ты посоветовала девушкам, которые переживают из-за того, что не замужем?

Если девушки думают, что без мужчины они ничто, я советую искать не мужа, а хорошего психотерапевта. Я считаю, что нужно работать с чувством стыда, с чувством вины, с чувством самоценности, нужно становиться собой. 

Вообще всем девушкам, которые хотят выйти замуж, хочется сказать: не надо искать своего человека, надо искать себя. Когда человек находит свои интересы и обретает стержень не для кого-то, а для раскрытия своего потенциала, вот тогда приходит чувство удовлетворения. Единственный, кого нужно найти в жизни, — ты сам.

Все фото предоставлены Верой Мусаелян. Автор фото: Анастасия Егорова

*Деятельность Meta Platforms Inc. и принадлежащих ей социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории РФ.