Хирург «Врачей без границ» о трудностях, с которыми сталкиваются женщины Африки и Афганистана в поисках медпомощи

В некоторых странах медицина для женщин труднодоступна или даже опасна. Например, в африканских странах до сих пор практикуют женское обрезание, а в Афганистане женщинам труднее добраться до больниц — не всем можно выходить из дома без сопровождения мужчины. Хирург Айеб Эззеддин в составе организации «Врачи без границ» несколько лет лечил женщин в Африке и Афганистане. Таня Тювилина пообщалась с ним и узнала, с чем приходится ежедневно бороться врачам и пациенткам.

Как часто приходилось работать в области женского здоровья? 

Зависит от миссий. В Афганистане я ни разу не делал кесарево, занимался в основном травматологией. Вот в Африке приходилось. В ЦАР, например, много внематочных беременностей, а Южном Судане вообще очень часто рождались тройняшки. Там это обычное дело, а я очень удивился. 

Был интересный случай: во время моих операций в Южном Судане часто рождались мальчики. И я как-то пошутил, что если я сейчас сделаю кесарево, точно будет мальчик. Роженица этот разговор услышала и сказала: «Если так и будет, я назову ребёнка вашим именем». И действительно, родился мальчик, который теперь носит моё имя. 

Расскажите, в каких условиях лечат женщин в странах Африки и Афганистане? 

Там всё отличается от того, к чему мы привыкли. В Африке во многих местах нет инфраструктуры. Где-то её и не было никогда, а где-то она просто уничтожена затяжными конфликтами. Если кто-то заболеет, сложно добраться до больницы. Там не на чём ездить, неоткуда позвонить да и некуда. Если приходишь в больницу — всё платно. Иногда даже нет доступа к чистой воде. 

В Африке во многих регионах распространена традиционная медицина. Например, в Нигерии существует практика: женщину сразу после родов помещают в горячую воду. Чем это объяснить — неясно. Но многие просто в это верят, традиция такая. Они всегда так делали и не понимают зачем.

Обычно, когда люди к нам обращаются, болезнь уже прогрессирует. Однажды в больницу в ЦАР попала девушка, у которой изначально была рана на ноге, но её чем-то «полечили». А к нам её привезли уже с мёртвой кожей. То есть на обеих ногах кожа похожа на ту, которую можно увидеть на обуви. 

Многие вещи, которые в нормальных условиях недопустимы, там приходится делать, потому что нет возможности выполнять все стандарты. В России, например, чтобы присутствовать на родах, надо мазок сдавать на стафилококк, пройти флюорографию.

Два года назад было такое, что мы принимали роды и в комнате даже освещения не было. Ночью работали при фонарях.

Есть сложности и с оборудованием в Африке. Мы привыкли, что у нас есть лаборатории, чтобы посмотреть анализ крови. А там мы можем только гемоглобин проверить. И то каждый аппарат выдавал разный результат. Приходится сильно полагаться на наблюдения, клиническую картину, собственные ощущения и интуицию. В Афганистане в этом плане условия были намного лучше. 

Правда, что сотрудникам «Врачей без границ» надо соблюдать дресс-код? Женщины носили хиджабы?

Да, обычно мы подстраиваемся под местные традиции. Но дресс-код зависит не от страны, а от религиозного контекста в конкретном месте в конкретный период. Например, в первой миссии в Африке мы носили одежду ниже колена и с закрытыми плечами. Второй раз я приехал в ту же миссию — и уже не было этих требований, каждый ходил в чём хотел. 

В Афганистане сейчас все женщины ходят с длинными рукавами и с покрытой головой. И местный персонал, и экспаты. Даже в операционной дресс-код полностью соблюдается — до запястья всё закрыто, только лица видны. Нам нужно соблюдать эти правила, чтобы женщины могли работать.

Говорят, что в Афганистане нехватка женского персонала. Как, по-вашему, на это повлияет недавний запрет учиться в университете?

Да, очень сложно найти женщину-врача. Вообще, в Афганистане, чтобы работать в оперблоке среди мужчин, нужно быть очень смелой. Потому что в каждой в семье найдётся мужчина, который будет против. И девушки подвергаются большому психологическому давлению. Нужно быть с характером, чтобы противостоять. Но это, как правило, до первой зарплаты. Когда женщина начинает зарабатывать, помогать семье, они уже меняют мнение.

При этом в Афганистане уровень квалификаций очень хороший и у женщин, и у мужчин, но женщины часто не доучиваются. У нас во «Врачах без границ» политика по возможности поддерживать гендерное равновесие в коллективе. И если мы ищем женщину-врача, в 90% случаях мы её не найдём. Потому что, даже если найдётся женщина-специалист, она, скорее всего, будет в Кабуле — столице Афганистана. И уже не поедет работать в другой город, ей не разрешат.

Оттого, что женщин лишили образования, лучше точно не будет. Но не все в Афганистане поддерживают такие меры. Я прошу учитывать, что об этой стране гуляет много стереотипов. У нас многие сотрудники были против запрета на образование, писали в соцсетях, высказывались против этой политики.

Я слышала, что в некоторых африканских странах до сих пор практикуют женское обрезание. Так ли это? 

Я сам родился и вырос в Тунисе, и у нас о таком даже не слышал. А потом приехал в Россию. Здесь со мной училась девушка из Судана. Она не была из деревни — её мама работала в ООН, жили они в столице. Но оказалось, что в детстве она подверглась обрезанию. 

В целом в миссиях массово не встречал такой проблемы. В ЦАР вообще ни разу. Но я женщин как гинеколог не осматривал. Я хирург и обследую обычно живот или, если есть травмы, осматриваю их. 

Какая была реакция пациенток, когда их осматривал мужчина-врач? 

С этим не было проблем ни в Африке, ни в Афганистане. Как я говорил, скорее у женщин из персонала было больше сложностей. Меня воспринимали нейтрально, тем более иногда ситуации были критические. Например, если человек в совсем плохом состоянии, одежду приходилось срезать — никто этому не препятствовал. 

В Африке, в тех местах, где я работал, часто видел такое, что вообще все находятся в смешанной палате: и мужчины, и женщины, и дети. Там главное — найти место, куда положить человека. Бывало, женщины ночью спали с открытой грудью, и никто это не воспринимал как что-то ненормальное. Потому что там очень жарко или иногда нужно ребёнка кормить грудью.

В Афганистане палаты обязательно раздельные. Когда мы делаем обход, женщин и мужчин смотрят врачи разного пола — ориентируемся по ситуации. А вот постовые медсёстры и медбратья — те, кто находится в палате постоянно, — у женщин женщины, у мужчин мужчины.

Вы говорили, в Африке люди прибегают к традиционной медицине. Чем это чревато? 

Да, люди часто идут к шаманам, и это заканчивается печально. Человек поранился, ему в рану что-то накрошили, и после этого всё воспалилось. Или иногда идут к кустарным врачам. Это работники, которые крадут инструменты, медикаменты и открывают маленький бизнес по амбулаторной медицине. Когда всё выходит из-под контроля, людей отправляют к нам. 

В одной из миссий к нам привели девочку 13–15 лет. Мне сказали, что ей сделали аборт в кустарных условиях, но не до конца и что нужно убрать остатки. Я знал, что это неправда. Во-первых, в таких случаях меня обычно не вызывают и делают всё сами. Во-вторых, у девушки был острый живот , а это говорит о чём-то более серьёзном.

Никто не хотел мне рассказывать правду. И только во время операции, я увидел, что у девушки разорвана матка и сквозь неё вытащили кишку. И так она ходила несколько дней. Ей пришлось вырезать матку. Она больше не сможет иметь детей. 

Меня взбесила эта ситуация. Я даже не знаю, как это назвать. Хорошо, я успел спасти эту девушку, а скольких не успел? 

Насколько женщины в африканских странах осведомлены о своём репродуктивном здоровье? 

Нужно понимать, что африканские страны разные, внутри стран тоже есть разные города и регионы. А мы работаем именно там, где доктора нужнее всего. В тех регионах, где я работал, с этим действительно было не очень хорошо. Ко мне часто приходили пациентки 13 или 15 лет, и они уже беременные.

В одной из стран у нас лечилась пациентка, у которой были проблемы с психическим здоровьем. Я не знаю, насколько серьёзно она болела, я её не осматривал. За ней наблюдали коллеги психологи и психиатры. 

Однажды меня вызвали в приёмный покой. Там сидела эта девушка, а на кушетке между ног у неё лежал мёртвый ребёнок. Вместе с пуповиной, плацентой. Вокруг стояли врачи и её мама. Оказалось, что она пошла в туалет, задержалась, мама пошла её проведать, а там она с мёртвым ребёнком. Ни она сама, ни её семья не знали о беременности. 

Мы стали беспокоиться за безопасность пациентки. В культуре, в которой она росла, незамужняя девушка должна быть девственницей. Возвращать её в семью может быть опасно — её могут прогнать или наказать, если люди узнают о произошедшем. 

У нас в больнице есть комната, которая называется umbrella room — «комната-зонтик». Туда мы помещаем женщин, если им опасно возвращаться в семью. Там пациентка находится, пока организация не найдёт какое-то оптимальное решение. Часто такими вопросами занимаются медиаторы — они в курсе местной ситуации и разбираются в таких сложных случаях. Не все систематически проходят через эту комнату, но с этой девушкой так и случилось. Если бы её мама не видела ребёнка, можно было бы что-то придумать ещё. Но она была свидетелем, и ситуация стала небезопасной. 

С одной стороны, из-за этого суеверия всё решилось, и девушку приняли в семью. Но с другой, она же очевидно подверглась насилию.

Девушка как-то сама вызвала выкидыш?

Неизвестно. Вскрытия, чтобы выяснить причину смерти, там проводят редко. К тому же в некоторых странах людей хоронят очень быстро. Буквально полчаса, и человека забирают и хоронят — не всегда мы успеваем разобраться, что произошло. Может быть, так делают из-за жары. 

Вы работали в местах военных конфликтов. Как боролись со страхом, что с вами может что-то случиться?

У меня страха как такового не было. Не знаю, хорошо это или плохо. «Врачи без границ» — это же нейтральная организация. Были ситуации, когда даже «Красный крест» куда-то не допускали, а нас допускали. Особенность «Врачей без границ» — они сильно заботятся о безопасности. При малейшей угрозе, каких-то конфликтах нас эвакуируют. 

Никогда не было такого, чтобы мне или организации угрожали. Поэтому страха нет. Наоборот, когда начинается конфликт, тогда и работа для меня интересная. Сложные случаи попадаются, есть кому помочь. Не хочется заниматься рутиной. Хочется делать что-то сложное, что не даёт ночью спать. 

То есть вы ни с какими опасностями не сталкивались? 

Ну мы были рядом с конфликтом. В одной из африканских стран вообще перед больницей стреляли. Прямо у входа. Из-за этого конфликта одного из наших местных медбратьев убили. Очень многие после этого уехали, кто-то из персонала не хотел из своей комнаты выходить. Нас было 450 человек, а осталось 50–60, и в итоге нас эвакуировали.

И после такого не хочется найти работу поспокойнее? 

Смотря что назвать спокойной работой. Например? 

Та работа, где нет угрозы жизни.

Для меня нет угрозы жизни. Для пациентов — да. Но они такие же люди, как и мы. Если каждый будет думать о своём комфорте, получится только хуже, мне кажется. Если говорить про медицину, то в России да, она спокойная. Но она рутинная. 

Я думаю, наоборот, многим врачам хотелось бы изменить вот эту рутину. Помню, раньше я сидел в кабинете в Питере и занимался одним и тем же каждый день. Можно было уже с закрытыми глазами всё делать. А в миссиях востребовано то, чем я хочу заниматься. Попадается тот набор языков, которые я знаю. Да и вообще мало врачей, которые поработали где-то за границей, а потом захотели вернуться в Россию. Я к рутине возвращаться точно не хочу.